Белая вода
Шрифт:
— Очень мудро.
— Никто никогда не узнает.
— Кроме тебя, меня и всех участников, — саркастически уточнила она. — Сколько это всего лиц?
— Полагаю, человек тридцать, но все предупреждены.
Он стал заикаться.
— Тридцать человек, посвященных в тайну, которая может разрушить твою карьеру, если не жизнь. Если один процент этой группы расскажет каждый одному человеку, какая это будет утечка?
— Значительная, — признал он.
— Какая?
— Катастрофическая.
— Вот теперь лучше.
Из
— Это хорошо известная аксиома, командор. Сообщая тайну одному человеку ты должен считать, что сообщил ее троим. Потому что большинство людей чувствует потребность поделиться с тем, кому они доверяют, а те доверятся своим конфидентам, и через несколько шагов твоя тайна уже не тайна, а сплетня.
— Смысл искажается при пересказе.
— Думаю, что настало время переходить на другой уровень.
— Возвышение?
— Я читала результаты опросов по твоему рейтингу. Они падают. Это падаешь ты.
— Я, как всегда, открыт вашим безжалостным советам. Госпожа.
— Конечно. Как может быть иначе?
Она вдавила ему в спину острый каблук, и в ту же секунду толстая плеть из кожи буйвола — он ее не видел, но слышал запах кожи — развернулась в ее невидимой руке и тяжело опустилась ему на голову, как блестящее морщинистое щупальце.
— Я вижу, что тебя надо убеждать.
На самом деле это было совсем не так, но у него были более срочные потребности. Плеть уже сворачивалась в напряженное, тугое кольцо неразряженной энергии.
— Все, что повелите, Госпожа.
— Я повелеваю — боль!
И плеть полоснула его по спине, как обжигающий и жалящий поцелуй.
Его лицо было прижато к черному полу. Затвердевшая плоть горела, подвернувшись на одну сторону под тяжестью извивающегося тела. Потом он увидит на ней ожоги от трения. Он любил эти ожоги. Они были как почетные медали.
Она стегала его безжалостно, постоянно повторяя:
— Ты возвысишься. Ты восстанешь, и ты будешь повиноваться.
— Я буду повиноваться.
— Повиноваться безоговорочно!
— Я буду повиноваться безоговорочно.
Опустившись перед ним на колени, она вздернула вверх его голову за потные волосы, вплотную приблизив к нему свое женственное лицо. Ее глаза горели, как бриллианты синего льда, а золотистые волосы разлетелись облаком, обрамляя совершенный овал лица, еще более совершенный от шелковой маски домино. Губы блестели кровавым сиянием. Они пульсировали ее влажным и доверительным дыханием в дюйме от его уха.
— Я скажу тебе, что ты должен сделать...
Глава 11
Томаззо Теставерде умел выживать. С ранних дней, когда он лихо воровал рыбу с телег и корзин рыбаков в оживленных доках Кингспорта штата Массачусетс, и до дня, когда собрал команду на свой первый траулер, он выживал при самых невероятных обстоятельствах.
О нем потом говорили, что он выживал до своего последнего дня.
А этот последний день был таким же, как и любой другой. Все дни жизни Томаззо Теставерде были, в сущности, одинаковыми. Воровскими.
По сути своей, хотя Томаззо так не думал, он был мелким воришкой.
Еще когда он воровал рыбу в доках и жарил се среди развалившихся труб Старого Догтауна, где ведьмы жили еще в те времена, когда его дед Сирио не приехал из Сицилии, Томаззо считал, что просто пользуется теми маленькими возможностями, которые иногда подбрасывает ему жизнь. И не более того.
И к тому же он был голоден. Его отец целыми педелями пропадал в море, гоняясь за треской в районе Грэнд-банки или за скумбрией в прибрежных водах Виргинии. А про его мать говорили, что у нее пятки тем короче, чем дольше не стоят у нее под кроватью ботинки мужа.
Родись он рыбой, был бы придонной, что роется в иле в поисках пищи.
Когда Томаззо подрос, стало невозможно прятаться в укромных местах или убегать от разъяренных рыбаков, у которых он таскал минтая и камбалу.
Томаззо понял, что приобрел дурную репутацию. И плавать на траулерах и сейнерах своих сверстников, как делали его предки, ему не светит.
Но предприимчивый мальчишка вырастает в предприимчивого взрослого. Работа настоящих мужчин не для него — пусть так. Томаззо ушел от тех, кто отказался брать его в команду своих судов, и нашел другой, более творческий способ выживать. В те дни ловушки на омаров ставили около самого берега. Их опускали утром, а вечером вытаскивали. Буи красили в разные цвета, чтобы не вытащить по ошибке не свою ловушку, но Томаззо считал, что всякая неосмотренная ловушка, которую он смог затащить к себе в лодку, — его.
В конце концов он же не забирал себе ловушку, а ставил ее снова, беря только омаров. Это было честно. Таким образом Томаззо приобрел новую репутацию, устойчивее прежней. Потому что непутевого мальчишку могли иногда простить, но взрослый, выхватывающий кусок изо рта итальянских трудяг-рыбаков, получал клеймо на всю жизнь.
Не имея накладных расходов и мало тратя на оплату труда, Томаззо со временем натаскал достаточно омаров, чтобы добыть себе более мореходное судно. И тут началась его истинная карьера.
Рыболовство — работа тяжелая, а тяжелая работа — это не то, что любил Томаззо. Не то чтобы он не пробовал. Он пытался ловить тралом. Пытался работать с дрифтерными порядками и кошельковым неводом. Он перебивался кое-как, нанимал команду, которую часто приходилось увольнять, поскольку уволить человека дешевле, чем платить ему регулярно, а тем временем Томаззо изучил все фокусы, которые только знали траловые рыбаки.
Много лет можно было выживать, кормясь в прибрежных водах Массачусетса.