Белая змея
Шрифт:
Он видел смерть много раз, заглядывал ей в лицо и сам нес смерть. Но она не выглядела мертвой. Регер опустился на колени перед эманакир, заслонив солнце, падавшее ей на лицо.
Да, такой она была во сне. Он уже видел ее столь безмятежной и тихой. Мертвые, что бы там ни писали поэты, никогда не выглядят так. Они выглядят иссохшими, словно нечто сошло с них, как кожа со змеи, и ускользнуло прочь. Но она лежала, готовая пробудиться для жизни — только жизнь уже не вернется к ней.
Перед сумерками его слуха коснулось, что ему пытаются изложить подробности, будто они имели какое-то
Эманакир удивила всех, высказав желание быть похороненной, а не сожженной. Обряды предполагалось исполнить в шалианском храме Ашары, а для захоронения предназначалась гробница, недавно купленная у танцовщицы Пандав. Еще больше удивляло то, что документы были заверены и скреплены печатью лишь прошлым вечером.
По всем этим признакам можно было заподозрить самоубийство. Но это выглядело нелепо — ведь она была молода, здорова, принадлежала к народу, считающему себя благословенным богами, и вдобавок являлась любовницей мужчины, которого желала каждая женщина в городе.
Мертвым нельзя ничего сказать. Они все равно не услышат. Регер захотел произнести ее имя — «Аз’тира», — но не стал делать этого. В полной тишине было слышно, как на дереве в саду запела птица.
Глава 9
Падение ястреба
Регер снимал комнату над оружейной лавкой на улице Мечей. Для Клинков и танцовщиц из Женского дома в этом не было ничего необычного. Так они обретали уединение, которого не могли предоставить им стадионные спальни, необходимое, чтобы встретиться с любовником и просто побыть в одиночестве. Регер всегда считал, что надо вовремя платить за комнату и ее приведение в порядок, и его деньги подстегивали рвение уборщицы, присылаемой оружейником. На белых стенах — ни единого пятнышка, ковры выбиты, постель проветрена и заправлена. Сегодня вечером уборщица зачем-то положила на подоконник крапчатые лилии. Точно такие же цветы облаком поднимались над фигурной вазой в ее гостиной…
Он появился бесшумно, поднялся по задней лестнице лавки и отпер дверь. Солнце все еще не зашло. Между ним и новым днем лежала бездна времени — так ему казалось. Он не знал, что делать с этой ночью, с Застис, с грузом ужасной неожиданности и с чувством, которое он не мог ни измерить, ни определить как-то иначе, ни сгладить до обыденности, ни возвысить. Суеверие подсказывало Регеру, что рассвет унесет прочь все сомнения. Или его учителем станет ночь, заполнив его целиком. Он почти боялся учиться. Пока что он пришел сюда в поисках одиночества. Давно он уже не жил во дворах Дайгота так долго…
Не прошло и трех четвертей часа, как в дверь комнаты кто-то поскребся. Регер решил, что пришла рабыня или жена оружейника, спросить, не надо ли принести
Никого не было. Через двор протянулись тени от раскидистого дерева и его молодых побегов. На дальней стороне двора, подобно гневному сердцу, глухо стучал по наковальне молот. На пороге лежал свернутый и перевязанный лист тростниковой бумаги, прижатый вложенным камнем.
Может быть, какая-то девушка? Но уединение победителей принято уважать. Обычно любовные послания приходят на стадион или в винные лавки…
Регер поднял письмо. Зайдя внутрь, он сел, с бумагой в руке взглянул на лилии в лучах заходящего солнца и только потом потянул за шнурок.
На стадионе детей учили грамоте, но там не слишком часто находилась возможность для чтения. Бойцы, акробаты и танцовщицы жили телом, а не умом. Что же до любовных записок, то они бывали короткими, а более долгие не требовали внимательного изучения.
Бумагу покрывали слова, выведенные четким и красивым почерком. Письмо начиналось так:
«Регеру эм Ли-Дис, сыну Йеннефа, сына Ялена, принца королевского дома Ланна из рода Амрека, короля Дорфара, Повелителя Гроз всего Виса».
Лишь один человек мог обратиться к нему таким весьма необычным образом. Та, что поднялась среди ночи, покинув его объятия ради того, чтобы своей магией исследовать дрэк из золота с примесью меди. Та, подобная идолу из белой кости, что, пока не догорела лампа, крутила монету и рассказывала ему о его матери, которую никогда не видела, и об отце, которого никогда не видели ни он, ни она. И об отце его отца. О незаконности и глупости, о рождениях и странствиях, о тех мелких деталях, которых она просто не могла знать. Она описывала ему жалкую ферму в Иске и город Амланн. Она поведала ему о жрице, дочери Амрека… В конце концов он слез с кровати и вернул ее назад к своей жаждущей плоти. Стояла Застис, и прошлое с будущим могли подождать.
«Друг мой, — гласило письмо, — когда до тебя доберется это послание, я буду мертва, и ты уже узнаешь об этом. Смею думать, что ты немного интересуешься моей судьбой, но не настолько, чтобы это сильно поранило тебя — разве что поцарапало. Приложи бальзам к ране, и пусть она заживет быстро и без последствий. Что до меня — я люблю тебя, наверное, с того мгновения, как увидела. Я не рассказывала тебе подробностей своей жизни, но, как и тебя, меня рано забрали от родных. А эта любовь, если вдуматься — дар, который Она преподнесла мне. Мстить нет нужды.
Моя служанка, которая принесла тебе это письмо, изменила внешность согласно моим указаниям. Ей также было велено забрать мои драгоценности. Она знает, что должна делать, хотя за ней будут охотиться, предполагая, что она убила меня. Конечно же, она не виновата. Виновный будет наказан в должное время, если вообще потребуется наказание.
Осталось сказать тебе лишь две вещи, и надо торопиться. С помощью того, что ты называешь колдовством, я могу изгнать боль, но все равно времени почти нет. Наверное, это тщеславие, но я не хочу умирать некрасиво. Они найдут меня лежащей на кровати, словно я заснула. Если не случится непредвиденных ошибок, ты тоже найдешь меня. Я жалею, что мы больше не вместе. Но, так как настоящей смерти нет, я верю, что мы снова встретимся.