Белая змея
Шрифт:
Будучи вежлива в близости, Пандав задумалась над ответом, который мог бы смягчить его павлинью душу. Но тут необходимость в ответе отпала сама собой.
— Соски смерти, какая-то свинья крутит нас этим разломанным краном! — завопил павлин, разрываясь между гневом и страхом. — Кто-то пытается убить меня… этот Эпос, который хочет занять мое место! Эпос! Чтоб ты провалился в Эарл, грязный пес!
Барабан раскачивался туда-сюда. Любовников швыряло то в руки друг другу, то на мягкую внутреннюю обивку. В конце концов колонна завертелась. Сквозь тошноту двое почувствовали, что их пристанище опрокидывается.
— Уймись, безмозглый, — резко приказала Пандав. — Если ударишь меня еще раз, я выцарапаю тебе глаза.
— Ты, закорианская свинья, не смей прикасаться когтями к моему лицу!..
В этот миг, содрогнувшись, колонна со скрежетом остановилась.
Все это длилось меньше минуты. Задыхаясь, актер, жалкий в своей ярости, возился поверх Пандав, пытаясь повернуть петли барабана. После некоторых усилий он достиг успеха и вывалился в темноту театра. Что-то хрустнуло под его коленом. С удивлением он понял, что это обломок лампы, упавшей с потолка. Возможно, колонна задела ее, крутясь в воздухе.
Только тогда до него дошло, что воздух наполнен колючей пылью. Он закашлялся, одновременно ругаясь, что это причинит ущерб его голосу. Кашляя, он совершил еще одно открытие: в городе, за пределами театра, звучала причудливая музыка, слагающаяся из голоса труб и дикой причитающей песни десяти тысяч глоток. Непроизвольно он бросил взгляд наверх и сквозь облака охры увидел, как в крыше что-то сверкнуло и вспыхнуло. Это была молния, ибо крыша превратилась в небо…
— О, Пандав! — воскликнул он с трагической интонацией, в кои-то веки вызванной неподдельным чувством. В ответ раздался рычащий гром, пронизавший недра земли и небесные выси. Мир снова начал содрогаться. Актер рухнул, ударившись лицом.
Пандав в свою очередь вслушивалась в музыку Саардсинмеи. Магия этих звуков заворожила ее до спазмов в животе. Пока она лежала, замерев, земля затряслась, и гром ударил во второй раз. Теперь ноги ее спутника в отчаянии судорожно били в распахнутую створку колонны. Зрительские ряды сорвались со своих мест и медленно поплыли вниз к сцене.
В маленьком закутке Велвы в таверне на Пятимильной улице хватало места только для постели, небольшого шкафчика и бронзового зеркала на стене. Для землетрясения места уже не оставалось.
Большая часть таверны обвалилась, стены рухнули на улицы и в окружающие дворы. Но одноэтажное крыло, отведенное рабам и девушкам-разносчицам, словно забилось в складку вставшей дыбом земли, и многие в нем пережили оба толчка. Однако внутри царила неразбериха, полная вгоняющих в напряжение плачущих звуков, которые, казалось, зависли в городском воздухе вместе с пылью.
Велва не спала. События прошлого утра и быстро разлетевшиеся слухи об этом происшествии вогнали ее в подобие оцепенения. Она выполняла свою работу обычным порядком, но едва закончились ее вечерние обязанности, девушка пошла в свой закуток и легла на постель, полностью одетая, прямая как шест, с руками, сложенными на груди — поза умершего при погребении.
Ее не тревожили ни угрызения совести, ни страх быть обвиненной. Она чувствовала, что стала всего
Первый толчок потряс мир — и прошел. Минуло тридцать секунд, наполненных треском и падением, людскими воплями боли и страха. Второй толчок был гораздо слабее, но, ударив по ослабленным первым толчком городским строениям и разрушив их, показался куда сильнее. И тоже прошел.
Балка оторвалась от потолка и упала на постель. Не будь Велва выброшена оттуда, ее раздавило бы в лепешку. Но сейчас воображение девушки молчало, оберегая ее душевный покой.
Мальчик сбежал. Ничего удивительного, но он не ожидал такого от Регера. Нет, разве этот мальчик — Регер? Регер — мужчина, а Катемвал сейчас лежит на мостовой улицы Драгоценных Камней и размышляет над случившимся. Потом, раскрыв глаза шире, он увидел, что мальчик, который не был Регером, не бросил его. Поток камней, рухнувших на ступени с ближайшего дома, убил его на месте. На миг Катемвала затопила острая печаль. Затем краем ускользающего сознания он осознал, что такое же горе переполняет все вокруг.
Катемвал кое-как привстал на коленях и обернул край плаща вокруг нижней части лица, защищаясь от пыли, которой переполнили воздух разбитые камень и штукатурка. С каким-то безразличным приятием он обнаружил, что теперь может видеть море с улицы Драгоценных Камней, ибо разрушены все стены и дома между ним и гаванью.
Занимался рассвет, беззаботно окрашивая восток. Он пронизал жарким светом крутящиеся столбы пыли, которые скрывали и искажали расстояния. Тут и там, словно лампы под водой, разгорались огни, мягко меняя цвета от тусклого через розовый к чисто белому. Казалось, весь город кричит, как один человек.
Катемвал ощутил гнев. Он взглянул на небо, бледную пародию на морскую гладь. У него есть что сказать против богов! Но земля снова встряхнулась. Громыхающий раскат явился издалека и обрушился на него. И как побитая собака, он склонился перед палкой.
Затем перед ним вырос бог, подобный сверкающей алой башне. Или солнце поднялось не в свой срок, словно выброшенное из-за южного моря за восемь миль отсюда, и окрасило небо кровью.
На этот раз блистающее море отступило на целых две мили, бежало от Саардсинмеи, словно испугавшись земной дрожи. Отступив, вода оставила волнистую грязь, сияющий песок, усыпанный трепещущими морскими жителями, и грязные сети водорослей.
Из кораблей, стоящих в гавани, разломанных и побитых сотрясшимся мирозданием, уцелели только некоторые, да и те теперь оказались на земле — бесполезные, похожие на огромные игрушки.
Среди выживших после землетрясения лишь немногие обратили внимание на бегство моря.
Это ждало под океаном долгое время, может быть, тысячи лет. Раз или два, играючи, оно поворачивалось во сне, и тогда берега Элисаара содрогались. Но никакой сон не вечен. Почувствовав оживление наверху, оно пробудилось и поднялось из тьмы в день.