Белеет парус одинокий. Хуторок в степи
Шрифт:
– Боже мой! Что случилось? – воскликнула тетя и всплеснула руками, увидев своего любимчика в таком плачевном виде. – Где ты пропадал?
– Лучше не спрашивайте, – мрачно ответил Павлик.
– Но все-таки?
– Ходил в город.
– Зачем?
– Ох, лучше не спрашивайте!
– Ты меня пугаешь!
– Я ходил продавать драгоценные камни.
– Какие камни? – переспросила тетя, с тревогой всматриваясь в Павликино лицо.
– Драгоценные, – повторил Павлик просто, – которые я привез из Швейцарии. Я их хотел продать, для того чтобы купить подержанный велосипед.
Тетин подбородок задрожал:
– Ну, ну? И что же дальше?
– Дальше я заходил к братьям Пуриц на Ришельевской, к Фаберже на Дерибасовской, потом в два ювелирных магазина на Преображенской… ну, и еще во много разных ювелирных магазинов. И потом заходил в археологический музей, и в Новороссийский университет, и в городской ломбард…
– Боже мой! – простонала тетя, хватаясь кончиками пальцев за виски.
– Я думал – может быть, они тоже купят… – Павлик устало опустился на стул и положил голову на стол. – А они все сказали…
– Что же они все сказали?
– Они сказали, что это обыкновенные камни.
– Ах ты, моя курочка! Ах ты, моя рыбка ненаглядная! – заливаясь стонущим смехом, лепетала тетя. – Ах ты, мой бедненький путешественник, золотоискатель! Нет, я не выдержу, я умру от смеха! Ты меня погубишь!
На этом, собственно, и закончилась краткая история путешествия семейства Бачей за границу.
Но Петю все еще продолжало распирать от заграничных впечатлений. Он уже несколько раз подробно и красноречиво описывал тете и кухарке Дуне Константинополь, Средиземное море, извержение вулкана, беспорядки в Неаполе, Симплонский туннель, снежную бурю в горах, подземелье Шильонского замка и дирижабль «Вилла Люцерн».
Он уже показал все открытки, сувениры и множество разноцветных проспектов и бесплатных путеводителей, которыми был набит чемодан. Каждый день он выходил во двор и слонялся по Куликову полю и по переулкам вокруг дома, надеясь встретить кого-нибудь из знакомых мальчиков, чтобы рассказать им о путешествии. Но до начала учебного года оставалось недели две, все еще жили на дачах, на лиманах, в деревне. Город был по-летнему пуст.
Петя изнывал от одиночества. Он с тоской смотрел на пустынное небо, уже по-августовски синевшее над пыльными садами и крышами переулков. Он слушал утомительное пение разносчиков, сонно долетавшее со всех сторон, и сходил с ума от скуки.
– А к тебе тут несколько раз заходил твой друг Гаврик Черноиваненко, сказала однажды тетя. – Интересовался, скоро ли ты вернешься из дальних странствий.
– Что вы говорите! – закричал Петя. – Гаврик! – И тут же смутился, поймав себя на том, что, оказывается, за последнее время ни разу о нем даже не вспомнил. Гаврик Черноиваненко! Как он мог о нем забыть! Это именно тот человек, которого Пете так не хватало.
Несмотря на то что погода стояла жаркая, даже знойная, Петя схватил свой швейцарский плащ, альпеншток и, не теряя времени, отправился прямо на Ближние Мельницы.
33. Воскресенье
Теперь, когда у Пети появилась цель, город уже не казался таким пустынным и скучным. Было воскресенье. Звонили колокола. Весело посвистывал маленький паровичок дачного поезда, везя мимо Куликова поля на Большой Фонтан открытые вагоны, битком набитые по-воскресному нарядными горожанами, среди которых особенно празднично белели накрахмаленные кители офицеров – с золотыми пуговицами и узкими портупеями шашек.
Шли с базара кухарки, неся в корзинках, поверх обычной провизии, букеты темных георгин и оранжевых чернобривцев, похожих на овощи. По мостовой гремели платформы с арбузами, сливами и ранним виноградом. Все это возбуждало в Пете прилив какой-то особенной, праздничной бодрости, и мальчик стучал наконечником альпенштока по плиткам тротуаров и по чугунным уличным тумбам.
Он шел так быстро, что порядочное расстояние до Ближних Мельниц отмахал чуть ли не в полчаса. Петя обливался потом и умерил свои шаги лишь тогда, когда очутился возле знакомого заборчика, сделанного из старых шпал. Здесь Петя немного отдышался и надел на себя плащ, который до сих пор нес на руке. Едва он забросил его край на плечо и не успел еще придать своему лицу достаточно мрачное выражение, как вдруг совсем рядом кто-то воскликнул:
– Ой, кто это?
И Петя увидел хорошенькую девочку-подростка в новом ситцевом платье, почти с ужасом смотревшую на него из-за калитки.
Сначала он не узнал ее – так она выросла и похорошела за летние месяцы. Это была Мотя. Но еще прежде чем он узнал ее, она узнала его, густо покраснела и стала маленькими шажками пятиться к дому, не отводя от мальчика восхищенно-испуганного взгляда.
Наконец она наткнулась спиной на шелковицу, под которой куры клевали кроваво-черные ягоды, пачкавшие своим соком гладкую глину дворика. Тогда она слабым голосом крикнула:
– Гаврик, иди сюда, до нас пришел Петечка!
– А, приехал! – сказал Гаврик, появляясь на пороге мазанки.
Он был по-домашнему босиком, в расстегнутой косоворотке без пояса и одной рукой поддерживал штаны, а в другой держал учебник латинского языка.
– Долго же вы ездили! А я тут без тебя уже второй раз прохожу латинскую грамматику, чтоб она сгорела! Ну, дай пять, очень рад тебя бачить.
Петя пожал сильную, совсем мужскую руку Гаврика, а потом маленькую ручку Моти, нежную, но с твердой, шершавой ладошкой.
– Большое тебе спасибо за письмо, – сказал Гаврик, когда они сели на лавочку перед столом, вбитым в землю под шелковицей.
– Я его отправил из Неаполя, – сказал Петя и прибавил небрежно: Экспрессом.
– Знаю, – серьезно сказал Гаврик.
– Откуда ж ты знаешь?
– Мы уже получили ответ. Еще раз большое тебе спасибо! Молодец! Ты нас сильно выручил.
Петя был весьма польщен, хотя втайне его немного и задевало, что Гаврик не обращает внимания на его плащ и альпеншток. Зато Мотя не сводила глаз с этих странных предметов и наконец робко спросила:
– Скажите, Петя, это там все так ходят?