Белеет парус одинокий. Хуторок в степи
Шрифт:
– Любила ли ты кого-нибудь? – еще более строго спросил Петя.
– Любила, – сказала Мотя тоненьким голосом.
Самодовольная улыбка непроизвольно поползла по Петиному лицу, но он ее подавил и спросил, глядя девочке прямо в переносицу:
– Кого?
– Разных, – простодушно ответила Мотя.
«Дура», – чуть не сказал Петя, но сдержался и стал терпеливо разъяснять, что такое любить вообще и любить в частности. Мотя поняла и густо покраснела.
– Ну так кого же? – настойчиво спросил Петя.
– Вы сами знаете, – одними губами прошептала Мотя, поднимая на него счастливые глаза, полные слез.
В эту минуту она была так мила, что Петя уже готов был превратиться в Ленского и сделать ее Ольгой, несмотря на скрипучие башмаки и рыночное пальтишко. Но он не мог удовлетвориться такой легкой победой, это было бы слишком скучно.
– Значит, я могу рассчитывать на твою дружбу? – спросил он.
– Ну да, можете, – сказала Мотя. – Всегда можете.
– В таком случае я должен открыть тебе одну тайну. Только ты, конечно, дашь мне слово, что это останется между нами.
– Честное благородное, святой истинный крест! – сказала Мотя и несколько раз торопливо перекрестилась. – Чтоб мне не сойти с этого места!
– Я полюбил, – сказал Петя с грустью.
Он немного помолчал, а затем рассказал Моте свой заграничный роман, слово в слово так, как он рассказывал его Гаврику в сарайчике.
Мотя слушала молча, удрученно опустив руки, а когда он кончил, спросила чужим голосом:
– Как ее зовут?
– Какое это имеет значение! – ответил Петя.
– И вы ее так сильно любите? – сказала Мотя безжизненно.
– В этом-то и дело, – ответил Петя.
– Желаю вам счастья, – чуть слышно произнесла Мотя.
– Да, но я хочу, чтобы ты мне посоветовала как друг: что мне теперь делать? Как поступить?
– Напишите ей письмо, раз вы ее так любите.
– А что такое – любить! На время не стоит труда, а вечно любить невозможно, – сказал Петя, слегка завывая.
– Желаю вам счастья, – сказала Мотя, и вдруг глаза у нее сделались как у кошки, так что Петя даже испугался. Она повернулась и быстро пошла назад.
– Постой, куда же ты! А подснежники? – закричал Петя.
– Желаю вам счастья, – сказала она, не оборачиваясь.
Петя побежал за ней, путаясь в плаще, и догнал. Она сбросила с плеча его руку и пошла еще быстрее.
– Чудачка, я же пошутил! Неужели ты не понимаешь, что я пошутил? Чудачка, шутки не понимаешь… – бормотал Петя. – Чего же ты сердишься?..
Теперь, когда она сердилась, она ему нравилась вдвое больше. Скрипя башмаками, Мотя пробежала через весь выгон и лишь на улице пошла медленней.
Петя шел с ней рядом, уговаривая:
– Я же пошутил. Неужели ты не понимаешь, что я пошутил? А ты сердишься, чудачка!
– Я не сержусь, – тихо сказала Мотя.
Порыв ревности уже прошел, она была прежняя Мотя.
– Ну давай помиримся, – сказал Петя.
– Я с вами не ссорилась, – ответила она и даже слегка улыбнулась, потому что не хотела, чтобы кто-нибудь видел, как они ссорятся на улице.
Петя был смущен, но в душе торжествовал. В общем, это было очень удачное любовное свидание.
Все дело испортил Женька, который, оказывается, давно уже следил за ними вместе с ватагой своих мальчишек. Теперь эта ватага следовала за ними на приличном расстоянии и время от времени хором кричала:
– Жених и невеста, тили-тили-тесто!
41. Ленский расстрел
Однажды в начале апреля Гаврик вернулся из типографии гораздо позже, чем всегда. Петя сидел в сарайчике и повторял геометрию.
– На Ленских приисках солдаты стреляли в рабочих, – сказал Гаврик с порога и, не снимая шапки, сел на кровать.
Из разговоров, которые уже давно велись на Ближних Мельницах, Петя узнал, что далеко в Сибири, в глухой тайге, на реке Лене существуют золотые прииски, где рабочие живут в каторжных условиях. Было известно также, что в конце февраля на одном из приисков, где рабочих мучили особенно сильно, началась забастовка и были посланы депутаты на другие прииски. Стачкой руководили беки, а меки уговаривали рабочих стачку прекратить и пойти на мировую с администрацией. Но рабочие не послушали меков, и стачка стала всеобщей. Теперь уже бастовало свыше шести тысяч рабочих. Таковы были последние сведения, разными путями дошедшие с берегов Лены.
Гаврик сидел, бросив между колен вытянутые руки, и смотрел на лампу под зеленым абажуром, которая отражалась в его неподвижных зрачках. Он глубоко и редко дышал – переводил дух, – видимо, очень торопился из типографии домой.
Петя сначала не вполне понял все значение того, что сказал Гаврик. Слишком просто, без выражения, были произнесены эти слова: «Солдаты стреляли в рабочих». Но, еще раз взглянув на Гаврика, на его осунувшееся, неподвижное лицо, Петя вдруг понял смысл этих слов.
– Как это – стреляли? – спросил он, чувствуя, что его лицо становится таким же неподвижным, как у Гаврика.
– А так. Очень просто! – грубо сказал Гаврик. – Из трехлинейных винтовок. Рота, пли! Залпом.
– Откуда ты знаешь?
– Сам набирал телеграмму. Нонпарелью, шестым кеглем. Три часа назад получена. Должна идти сегодня в номер… если не снимут. От них можно ожидать всякой подлости… Ну, я пошел, – сказал он, решительно вставая.
– Куда?
– В мастерские к Терентию. Оказывается, у него сегодня ночная сверхурочная.