Бельгийская новелла
Шрифт:
До войны Ромуальд видел похожий торс в витрине городского магазина. Он не мог понять, как эта скульптура могла оказаться под развалинами его дома. Он поднял ее, поставил на стену и посмотрел внимательней. Высокие груди придавали торсу горделивый и нежный изгиб. Ромуальд не мог оторвать глаз от их твердой и гладкой округлости.
Находка взволновала его, перенесла в мир статуй, мертвых камней, мрамора. Вдруг он вздрогнул. На шее набухла кромка ороговевшего мяса. Он с ужасом понял, что это торс женщины, убитой во время бомбежки. Руки были оторваны, одна в нескольких сантиметрах от шеи,
Сердце сжала жестокая тоска. Он провел рукой по лбу, сказал громко: «Нет, нет!» — вышел из погреба и побежал к деревне.
Людовик украшал зеленью телячью голову, когда увидел Ромуальда. Лицо его было мокрым от пота, рубаха расстегнута на волосатой груди. Людовик понял, что произошло что-то невероятное.
— Я только что нашел в развалинах торс женщины. Ты должен взглянуть. Это невероятно. Только торс, белый, невредимый, ты увидишь, настоящий женский торс, говорю тебе.
Вначале, когда Орсиваль робко начинал жить, под обломками домов часто находили то руку, то ногу. Людовик сам подобрал под кустом ежевики еще обутую ножку ребенка. К счастью, это ужасное время давно прошло. Людовик спросил недоверчиво:
— Ты уверен?
— Уверен? Еще бы! Никакого сомнения! Тут и слепой бы не ошибся.
— В развалинах твоего дома?
— Да, в куче песка. Я вижу, ты мне не веришь. Это естественно. Я сам ничего не понимаю.
— Ну пойдем.
Людовик снял фартук и надел пиджак. Он решил зайти сначала к врачу. Пусть доктор Шаваль подтвердит, что это в самом деле человеческий торс, как утверждает Ромуальд, ведь после бомбежек прошло три месяца, он не мог так сохраниться, это невероятно.
Доктор Шаваль не скрывал своего недоверия. Слушая Людовика, он незаметно улыбался, рассеянно поглаживая усы. С тех пор как он вернулся в Орсиваль, ему часто приходилось распутывать дела, в которых болезненная игра воображения оставшихся в живых играла не последнюю роль. Но то, что рассказывал Ромуальд, выходило за рамки всего, что он видел и слышал. История для размышления. Ромуальд стоял на своем. На все вопросы он отвечал одной фразой: «Говорю вам, что это торс женщины, и голый, как ладонь». Он упрямо повторял: «И слепой бы не ошибся».
Он смотрел то на доктора, то на Людовика. Что он мог сказать еще, чтобы убедить их? Объяснения казались ему ясными, убедительными. Упрямство Ромуальда пошатнуло недоверие доктора. Ромуальд не походил на того, кто способен выдумать басню такого плохого вкуса. Как и Людовик, доктор пожал плечами и сказал:
— Пойдем посмотрим.
Придя на ферму, Ромуальд первым спустился в погреб, за ним доктор. Людовик последовал за ними. Ромуальд ждал их внизу у лестницы.
— Вот здесь.
Доктор повернулся и заметил торс. Людовик увидел, как взъерошились его короткие черные усы, а лицо окаменело. Торс был белый, чистый, блестящий. Ничего похожего на то, что он готовился увидеть. Ни малейшего следа
Доктор Шаваль подошел, наклонился, не переставая удивляться тому, что он видел. Голова и руки были будто отрезаны хирургом. Линия среза была четкой, без зазубрин, а засохший рубец на шее выглядел совсем не омерзительно. Доктор провел рукой по одному плечу, потом по другому, вытер пальцы платком. Он никогда еще не видел так хорошо сохранившегося трупа. Людовик чувствовал, как в нем поднимается волна отвращения. Воображение заработало против его воли. Бледный, будто находящийся по ту сторону реальности, торс походил на музейный экспонат, но его окружал какой-то ореол, он был будто подернут жизнью.
— Это в самом деле торс женщины, — сказал наконец врач.
Он тяжело вздохнул, помолчал, потом, не глядя на Ромуальда, спросил:
— Ты уверен, что это не Жерардина?
— Нет, нет, — пробормотал Ромуальд, — у Жерардины груди больше, круглее. Я их хорошо знаю, я их часто ласкал, я их держал вот так.
Он повторил совсем тихо:
— Нет, это не Жерардина.
Ромуальд отрицал яростно, он не хотел, чтобы Жерардина была мертва. Разговор принимал двусмысленный оборот. Несмотря на упрямство Ромуальда, Шаваль пытался убедить его в том, что это тело Жерардины. Он доказывал, просил Ромуальда согласиться с ним ввиду очевидности факта. Послушать его, так для жителей Орсиваля и для самого Ромуальда было бы лучше, если бы он признал, что это Жерардина. К тому же все подтверждало, что это именно так. Ему достаточно сказать «да», и вся тягостная двусмысленность исчезнет.
Ромуальд отчаянно сопротивлялся, он чуял западню, которую расставлял ему доктор.
Упрямство Ромуальда раздражало Шаваля. То, что торс женщины, найденный в развалинах фермы Ромуальда, не мог принадлежать никому, кроме Жерардины, казалось ему бесспорным. Но поскольку Ромуальд утверждал обратное, доктор с неудовольствием сделал заключение:
— Ты утверждаешь, что это не твоя жена. Тем лучше, тебе судить. Но нужно похоронить ее как можно скорее. Снимай ее, сейчас отнесем на кладбище.
Такого решения Ромуальд не предвидел. Он думал, что его находка потребует целой кучи формальностей, каких-то церемоний. Захваченный врасплох, он колебался, выискивая предлог, чтобы отдалить момент расставания.
Доктор Шаваль и Людовик уже выбрались наверх и ждали Ромуальда в саду. Тот не торопился, и Людовик крикнул:
— Ты идешь?
Ромуальд наконец появился. На плече у него был торс, завернутый в старый брезент. Они направились на кладбище. Доктор Шаваль и Людовик шли впереди. Ромуальд, чтобы было удобнее, держался середины дороги.
Новость о находке уже облетела деревню, и жители смотрели на них, холодея при мысли, что Ромуальд несет кусок трупа. Шагая в ногу с Людовиком, доктор подергивал себя за усы. Он был недоволен собой. Торс женщины не давал ему покоя. Он предвидел бесконечные осложнения, упрекал себя, что не смог убедить Ромуальда в том, что это тело Жерардины, и покончить с этой нелепой историей. Мертвая перестала бы быть незнакомкой, а теперь, доктор был в этом уверен, никто никогда не узнает, кто была эта женщина, и никто не помешает ее призраку посещать деревню.