Белое безмолвие
Шрифт:
«Нет, Господи, нет, Господи, нет, Господи! – взмолился я. – Свет, зажги свет». Я принялся лихорадочно шарить по полу в поисках своей каски с фонарем. Пальцы не слушались. Наконец раздался щелчок и вспыхнул свет. Глаза мои заслезились, но я заставил себя взглянуть на него.
Он лежал на спине, уставившись в потолок. Губы у него были синие, кожа – пепельно-серая, мышцы лица обмякли. Взгляд был пустым. Умер. «Как мой папа, он сейчас такой, как папа», – мелькнула мысль.
К горлу подкатила волна тошноты, во рту оказалась желчь с привкусом бренди.
Сложив два кулака вместе, я снова и снова бил его в грудь, целясь в верхний конец шрама. Я откинул голову Эда назад, открыл ему рот – о боже, мышцы челюстей уже затвердели! – и с силой дунул туда;
Судорожно оттирая свой рот, чтобы избавиться от омерзительного ощущения, возникшего после этого прикосновения, я сел на пятки. Из угла мне ухмылялись черепа.
Мочевой пузырь проснулся снова, на этот раз напомнив о себе болезненно и настойчиво. Не зная, хватит ли у меня сил добраться до края туннеля и помочиться в воду, я на коленках отполз в дальний конец грота и справил нужду там. Меня снова вырвало от этого запаха, и я забросал мерзкую лужу щебнем и грязью.
Затем я вернулся к Эду. Больше я ничего сделать не мог. Я накрыл ему лицо флисовым комбинезоном, а желтый защитный костюм стал саваном.
После этого я повернулся к нему спиной и опять уткнулся головой в колени.
«Выключи свет».
«Нет».
«Ты должен это сделать».
Я потянулся к своей каске и невероятным усилием воли заставил себя щелкнуть выключателем лампы. Меня поглотил мрак. Досчитав до пятисот, я позволил себе насладиться десятью секундами света, а потом опять выключил фонарь. Я делал это снова и снова, однако переходить от света к темноте легче не становилось.
Во время четвертого цикла света и тьмы, в самую последнюю секунду, когда фонарь угасал, я вдруг что-то почувствовал на своем бедре – какое-то дуновение. Я вздрогнул, тут же снова включил его и обвел лучом пространство вокруг – пульс у меня зашкаливал.
Ничего.
«Это просто игра воображения».
Но когда я опять заставил себя выключить лампочку, я почувствовал это снова. И на этот раз уже отчетливее. Журчала вода, сердце громко стучало в груди, а пальцы тряслись, когда я нащупывал кнопку фонаря. Как можно это описать? Думаю, это было похоже на самый жуткий на свете вариант игры в «бабушкины шаги» [23] . Каждый раз, когда я включал свет, в воздухе вокруг меня как будто ощущалось какое-то движение – словно те парни и Эд (умерший Эд) понемногу приближались ко мне. Должно быть, то были фокусы моей фантазии, но мое травмированное сознание было неспособно рассуждать рационально: всё казалось очень реальным. И даже слишком реальным. Я сдернул флис с лица Эда, желая еще раз убедиться, что он не разыгрывает меня, прикидываясь мертвым. Но я не мог тратить зря заряд аккумулятора, чтобы не остаться в полной темноте без каких-либо надежд выбраться. Так что у меня не оставалось другого выхода, кроме как выключить свет.
23
«Бабушкины шаги» – традиционная для Великобритании игра, когда один из игроков («бабушка») поворачивается к стене, а а другие пытаются прокрасться через комнату и его осалить. Однако «бабушка» в любой момент может повернуться, и тогда все дожны замереть. Тот, кто продолжает двигаться, возвращается на линию старта.
Но были вещи и похуже темноты. В следующий раз, когда меня окутал мрак, трудноразличимый голос прошипел: «Пальцы в твоем сердце, парень».
Я вскрикнул и лихорадочно щелкнул кнопкой фонаря. Меня насквозь пронизывал невообразимый ужас, столь же глубокий, как и холод, уже поселившийся в моих костях. То, что я ощущал в тот момент, казалось мне каким-то грязным, отравляющим, безжалостным.
«Черт, черт, черт! Уходи отсюда. Уходи».
«Я не могу. Я умру».
«Ты умрешь в любом случае, парень. Пальцы в твоем сердце».
«Остаться или идти, остаться или идти», – шептали мне неясные голоса журчащей воды. Но что-то здесь было не так. Как же я раньше этого не заметил? Они именно шептали, а не выкрикивали. Всё еще отравленный страхом, я выполз из грота, пробрался по туннелю и взглянул вниз на воду. Выход с Крысиной тропы по-прежнему был затоплен, но уровень воды явно упал: на противоположной стене я четко видел мокрый след, располагавшийся в футе над нынешним потоком.
Эд сказал, что потребуется час, чтобы выбраться отсюда. Час. Всего час. «Это если ты не заблудишься. Ты ведь понятия не имеешь, куда тебе идти, разве не так?» – осадил я себя. Варианта у меня было два. Рискнуть и попробовать выбраться, хотя я мог утонуть или блуждать в подземелье, пока не сдохнет аккумулятор фонаря, или же остаться в гроте с Эдом и другими мертвецами, чувствуя чье-то невыносимое присутствие рядом и надеясь на спасение, на которое вообще-то надеяться не следовало. Я не в силах передать, какое острое одиночество я ощутил в тот момент. В последующие несколько месяцев мне еще предстояло пережить нечто подобное, но тогда это чувство было всепоглощающим. Я что-то чувствовал в этом гроте, какую-то враждебность, которая велела мне убираться оттуда к чертовой матери. Она практически выталкивала меня прочь.
И я принял решение. Вернувшись в мавзолей и стараясь не смотреть на распростертое тело Эда, я напялил холодный флисовый комбинезон, потом защитный костюм и сапоги. Мои носки и нижнее белье всё еще оставались мокрыми, так что этим я заморачиваться не стал. В одежде я слегка успокоился и почувствовал себя менее уязвимым. Голоса струй (целый хор) снова бормотали рядом, но теперь я уже не знал, порождает ли эти звуки вода или они звучат в моей голове.
Заряда в аккумуляторе камеры оставалось еще много, но я не проверил, работает ли она после того, как окунулась в воду. Перед уходом я должен был сделать еще кое-что. Непослушными пальцами я включил аппарат – на нем замигала красная лампочка, так что, надо полагать, всё было в порядке, – и направил его на свое лицо.
– Привет. Хм… Это Саймон Ньюмен, и я в беде. Парень, который шел со мной, умер, и я не могу здесь оставаться. Я должен уходить. Блин, не знаю, что сказать. Мама, мне очень жаль, что я так тебя разочаровал. Прости, что я не был… – «Не был кем?» – Прости. Если я не выберусь, мои последние мысли будут о тебе.
Господи! Нигде не учат тому, что нужно говорить в таких ситуациях. Я попытался отцепить камеру, чтобы ее точно нашли, если я не выйду отсюда сам, но мои пальцы дрожали, и я не сумел извлечь ее из водозащитного корпуса. В итоге я взял каску Эда, – по крайней мере, фонарь на ней был посильнее, – а свою оставил на месте.
И вновь появилось это чувство, словно что-то отвратительное подкрадывается ко мне. Я посветил фонарем вокруг, направил его луч на Эда, на кости. Внутри проснулось что-то первобытное, которое сейчас буквально вопило, чтобы я пошевеливался. И я уже знал, что скорее утону, чем останусь в этом гроте.
Я прополз по туннелю, а затем осторожно ступил на карниз над потоком. Возвращаться обратно по Крысиной тропе я не собирался, потому что не смог бы бороться с течением и очень быстро выбился бы из сил. Поэтому план мой был прост, хотя и смертельно опасен: позволить воде вынести меня отсюда.
Я долго смотрел на темный и страшный поток под собой. Сложнее всего было заставить себя снова погрузиться в ледяную воду. Когда я окажусь в ней, мне придется держаться за стены, чтобы меня не смыло.
«Сделай это. Не думай ни о чем. Просто сделай».
И я это сделал. Сколько я ни готовился мысленно, шок от объятий ледяной воды потряс меня. Погружение по грудь в холодную ванну разом выбило весь воздух из легких. Течение уже не было таким сильным, как раньше, но все же настойчиво толкало меня в спину, и лишь защитный костюм позволял мне оставаться на ногах. Держась рукой за ближнюю стену, я медленно ковылял вперед, а вокруг меня текли быстрые струи.