Белое отребье (White Trash)

Кинг Джон

С кроватью, подпорченной мокрыми простынями, было покончено, и Руби взялась за новые дела, полная жизни и свежая, держала запачканную наволочку прямо перед своим носом, представляя, что это следы от пролитой кока-колы, только с более свежим запахом, сначала надо было перевернуть матрас, перетащить, потом легонько взбить, – углы прямые, складки вычищены, – ты можешь делать это снова и снова, чистить и приводить в порядок, заботиться о людях. Это вопрос гигиены и боевого духа.

Тележка с чаем въехала в холл, Руби заглянула в комнату с телевизором, – контуры тел на земле, глупые войны не из-за чего, – у нее не было времени смотреть, и без этих идиотов вокруг достаточно болезней и печали, которые создают еще больше проблем, – она сказала человеку в комнате с телевизором, Колину, что если он хочет, то может отправляться обратно в постель, улыбнулась и быстро переключилась на другие дела, и он почувствовал, что все нормально, – теперь

Руби знает, что он в порядке и больше не будет заглядывать ей в лицо, она понимала его чувства, она заходит в первую секцию, туда же привозят тележку, голоса становятся тише.

– Доброе утро, сестра, – говорит Перси.

Рон поворачивается к ней, сидя на постели. Он уже какое-то время находится здесь и скоро отправится домой, – правильный человек, он рассказывает истории из своей жизни и у него огоньки горят в глазах. Руби охотно общается со всеми пациентами, но Рон особенный. Когда есть время, она присаживается рядом с ним в комнате с телевизором и просит рассказать ей про Калькутту, Лиму и другие места, которые он повидал, когда служил в торговом флоте. Ей действительно нравится Рон – он сделан из хорошего теста, много знает, но слишком скромничает по этому поводу. Если бы у Руби был дедушка, она хотела бы, чтобы он был таким.

С Перси тоже порядок, ему нравятся медсестры, но он не настолько порочен, как мистер Робинсон, или Тинки-Винки, [12]– так прозвала его Доун. Остальные двое пациентов в этой секции вполне спокойны: Уоррен здесь первый день, прячется под кислородной маской, а мистер Хей ушел в себя, он больше заинтересован в своих кроссвордах, нежели в том, что происходит вокруг, не грубит, а то, что он слегка высокомерен – ничего страшного, это не проблема.

– Как вы себя чувствуете? – спрашивает она Перси и берет в руки градусник.

– Неплохо. Вы мне приснились прошлой ночью, сестра.

– Надеюсь, этот сон не был пошлым.

– Нет, ничего подобного не было.

Руби знает, что он врет, – он слегка покраснел – но пусть так, это было, вероятно, невинным видением, они держались за руки или что-то типа этого. Они видела за эти годы сотни таких Перси – мужчин, приспосабливающихся к своему пожилому возрасту, обнаруживающих, что их тела становятся медленней, что на них больше не лежит ответственность, что мир продолжает двигаться вперед и им придется найти в нем свое место. Они протестовали, хотели остановить ход вещей, надеялись остаться сильными, в полной боевой готовности, ведь дело мужчин – принять вызов мира и решать проблемы, думать, откуда взять денег для своих растущих семей, но в конце концов возраст заставлял их отступить, если они готовы были с этим смириться. Женщине приходится смотреть далеко вперед, с возрастом становиться сильнее. Руби жалеет мужчин. Кто хочет родиться мужчиной? Говорят, что этот мир – мир мужчин, но она в этом не уверена. Она счастлива, что родилась женщиной.

Руби встряхивает градусник.

– Мы ходили в кино. Моя девочка была здесь – вы видели ее, она приходила в часы посещения. Она принесла вон те цветы. Должно быть, много за них заплатила. Я ей сказал, чтобы она так не беспокоилась. Лучше пусть деньги экономит. Но это красивые цветы. Придают некую свежесть.

Букет нарциссов красуется на тумбочке рядом с его кроватью. Руби помнит его дочь – изнуренную женщину с четырьмя детьми, прыгающими по постели деда. Когда они пришли в первый раз, она сильно переживала из-за его увеличенного сердца, из-за того, что его лицо опухает и он теряет самообладание, теряет сообразительность, как рассказывала его дочь, смеясь и плача одновременно. Довольно распространенное явление, но все же пугает, когда ты не понимаешь, что происходит, – так она говорила. Теперь сердце восстановилось, уже не качает кровь так быстро, и жидкость больше не разливается по всему телу, наполняя легкие, урезая порции кислорода, необходимого мозгу.

Люди порой просто не знают, что происходит в их организме. Большинство болезней для них – загадка. Если же им все объяснить, люди приободряются, – вот и Перси пошел на поправку, стал садиться, принимать пищу, отпускать несмешные шутки. Руби видела облегчение на лицах его внуков, когда они приносили деду свои рисунки, похожие на те, которые висят на стенах детского отделения: люди, дома, радуга…

Иногда Руби хочется побольше узнать о докторах – они загадочны, полны чувства собственной значимости, все время перерабатывают, переживают всякие стрессы. Но их способности к общению оставляют желать лучшего. Например, дочери Перси врачи сказали, что у него непредвиденный случай закупорки сердечных сосудов, – вся семья была насмерть перепугана таким диагнозом, а через пару дней Руби объяснила, что этот термин всего лишь звучит страшно, на самом же деле все не так плохо. Близкие Перси немного успокоились. Большинство докторов не умеет общаться с людьми, с которыми им приходится иметь дело, – врачи считают, что раз их специальные выражения понятны им самим, значит, они должны быть понятны и всем окружающим. Впрочем, Руби не придирается к докторам – у них действительно тяжелая работа. Ей надо продолжать улыбаться, даже когда Перси выходит из себя, переживая из-за своей болезни, и она говорит ему, что один из врачей сегодня выходной. Иногда доктора обижают медсестер, но Руби не обращает на это особого внимания. Может, они поступают так из-за прошлого негативного опыта, может – из-за накопившейся усталости. Ее это не волнует, жизнь и так слишком коротка.

– Какой фильм вы смотрели?

– Мы его и не увидели. Один из этих приключенческих фильмов, даже не знаю названия. Они все теперь друг на друга похожи, там одни только спецэффекты. Мы купили попкорн, но потерялись – в этом месте десять экранов, и мы не знали, на каком экране показывают наше кино. Мы там долго блуждали и закончили тем, что просто прошлись по кругу.

– Наклонитесь ко мне, откройте широко рот.

Руби кладет градусник под язык Перси и направляется к Уоррену. Ему двадцать пять лет и у него проблемы с дыханием. Сегодня утром, когда доктора делали обход, принесли результаты его анализов – они были вполне удовлетворительны, Руби пока что не успела должным образом поговорить с парнем, его адаптация здесь займет еще несколько дней, – одно и то же с ними со всеми, скоро Уоррен снимет свою маску и смешается с остальными. Каждый раз она наблюдает за тем, как люди объединяются. Некоторые из них довольно искренни, смеются и шутят, у других уходит больше времени, чтобы вписаться в коллектив. Нечто формируется из ничего. Они все в одной лодке. Приятно видеть, как это происходит, как постепенно рушатся препятствия возраста и жизненного опыта, а потом, когда наступает время возвращаться домой, тем из них, кто одинок, приходится действительно тяжело. Это печально. Всегда есть несколько человек, которые не смешиваются с остальными, но таких не много. Как только пациент вне опасности и чувствует, что идет на поправку, у него появляется шанс отдохнуть, подзарядить батарейки. Ведь за стенами больницы уже поджидает ответственность, роль, которую надо продолжать играть. Постели перестилаются, люди выписываются и отправляются своей дорогой.

Руби любит наблюдать, как люди снова поправляются, набирают силу, как слабость и зависимость сменяются обычными масками. Она легко с ними управляется, и эти старые игроки снова вступают в игру, как будто поменялся счет. Они совсем как маленькие дети – угроза клизмы или слабительного заставляет их вести себя дисциплинированно. Вчера грязный ублюдок Тинки-Винки сунул руку Доун под платье, почти что в трусы залез. Рассказав об этом, сегодня утром Доун отвела его на клизму.

– Что смешного? – спрашивает Боксер, идущий сзади.

– Ничего, – отвечает Руби, отходя от Уоррена и направляясь к комнате, из которой мистер Уилкинс звал ее на помощь, – ничего смешного.

Мистер Уилкинс весит немного, она устраивает его в инвалидном кресле и везет в туалет. Вкатив его в туалетную комнату, закрывает дверь, снимает с него брюки и усаживает на сиденье. Уилкинс еле дождался, пока его отведут опорожнить кишечник, и теперь совершенно забыл, что Руби рядом. Она отводит взгляд и смотрит на ограду, сосредотачиваясь на сладковатом запахе дезинфекции и мыла. Мистеру Уилкинсу восемьдесят шесть и он практически один в этом мире, дряхлеет, страдая раком легких. Если он не умрет, то скоро снова будет как дитя – завершит полный цикл жизни, станет абсолютно зависимым, его силы увянут, а оболочка расколется. Руби никогда об этом не задумывалась дольше, чем на пару секунд. Наверное, он достаточно сделал в своей жизни, просто она не знает, что именно. В любом случае, восемьдесят шесть – это хороший возраст. Руби представляет его молодым мужчиной, выпивающим, любящим и наслаждающимся девчонками, танцами под джаз и всем таким прочим… Надо спросить Рона, что они в то время слушали, что они пили, – наверное, выпивка была очень горькой, они курили «Жимолость», и наркотики тогда были легальны, кокаин и опиум, вот так.

Рон должен все это знать, ему восемьдесят четыре, – он на два года младше мистера Уилкинса, но в миллион раз здоровей, энергичнее. У мистера Уилкинса есть племянник, который его один раз навестил, но кроме него никого. У Рона большая семья, и все время разные поколения родственников приходят его повидать. Он больше похож на шестидесятипятилетнего, чем на восьмидесятичетырехлетнего. Может, дело в генах, но у Рона есть ради чего жить, несколько хороших лет еще впереди. Первое имя мистера Уилкинса было Джон, и Руби представляет Джонни Уилкинса, очаровывающего девушек, сочиняющего истории, – молодое лицо на старых плечах. Волосы зализаны назад, гребень в кармане, глаза ярко сияют, он любит их и оставляет их, вплоть до того самого вечера, когда он встречает девушку своей мечты, – они вместе ходят есть ириски, и он завоевывает ее сердце до тех пор, пока она не соглашается идти с ним к алтарю.