Белое проклятие караханы
Шрифт:
– Сейчас я вытащу, – сказал Свет, взявшись за кляп, – крикнешь – умрете оба. Ты понял меня?
Большой, помедлив, кивнул, так же глядя мимо охотника.
Свет рывком освободил ему рот и посадил рядом с Маленьким. Незаметно подкравшийся Волк сел напротив, показав громадные клыки.
– Кто вы, – опять повторил охотник, – и что вы здесь делаете?
– Позор! – воскликнул тот вдруг, и затянул потом, словно погребальную песнь, – позор воину, связанному рукой ребенка.
Ребенок, ростом и статью не уступавший причитавшему, усмехнулся:
– Может, он ответит, – и взялся за кляп Маленького.
Большой вдруг выгнулся к товарищу всем телом и, обратив к нему взгляд своих темных глаз, быстро бросил прямо в лицо несколько гортанных слов. Этой фразы Свет не понял; так же, как не понял – почему Большой внезапно обмяк, откинулся на спину, и уставился теперь широко распахнутыми глазами в небо. Второй, с испугом и видимым внутренним борением глянув в глаза охотника, не стал ждать, когда кляп освободится для последних в жизни слов. Он гордо выпрямился сидя и, усмехнувшись прямо в лицо врагу, тоже обмяк. Маленький скользнул по стволу и растянулся рядом с товарищем; тоже с открытыми глазами.
– Мертвы! – понял потрясенный охотник, переводя взгляд с одного тела на другое.
Это был его дар – вернее один из многих талантов, выявленных, точнее дремавших раньше и пробужденных учителем. Свет безошибочно определял смерть, как бы человек не притворялся. Более того, непонятным другим (да и себе тоже) зрением он видел сам момент смерти – тот порог, переступив который, вернуться было невозможно. И этот порог – страшный и неотвратимый – как понял вдруг Свет, кто-то уже переступил и в родной деревне.
На несколько мгновений охотник остановился взглядом на Волке, отчего тот даже попятился, поджав хвост; затем пожал широкими плечами, встряхнулся всем телом, и снова растворился в чаще. Пес на этот раз прыгнул вслед ему не так стремительно…
У крайнего дома деревни – немного отступив от леса – стояло огромное дерево, которое называли Ясеневым дубом. Маленький же род Света, весь состоявший из жителей этой деревушки, называл себя родом Ясеня.
Остановившись ненадолго на опушке, охотник внимательно осмотрелся. Деревня словно вымерла; ни одно движение, ни один звук не нарушал тишину ясного солнечного дня. И это еще больше раздувало тревожный огонек в душе охотника. Свет закрыл на мгновение глаза, сделал глубокий вдох и начал движение. Поначалу оно было плавным, но медленным; так течет на равнине река – не заметишь течения, пока не бросить в воду щепку. Так же плавно бег ускорился. Он был отработан с учителем бесчисленными упорными тренировками, преследовавшими одну цель – научиться оставаться незамеченным даже на открытом пространстве – если только, конечно, посторонний глаз не успевал зацепиться за самый первый шаг. И тренировки эти не прекратились, даже когда сам учитель стал попадать впросак от внезапного появления рядом талантливого ученика.
Впрочем, если кто и успел бы сейчас взглядом за стремительной фигурой охотника, он бы скорее всего не поверил собственным глазам. Потому что набравший огромную, недостижимую обычному человеку скорость, Свет невероятно быстро приближался к неохватному стволу дуба, не сворачивая, и не стараясь затормозить.
Дуб – настоящий великан в четыре обхвата – ровный, без единого сучка на восемь саженей, уже готов был снисходительно вздрогнуть от удара тела, несопоставимого с собственным, когда Свет невероятным образом откинул назад верхнюю часть тела, ускорив и без того стремительный бег. Казалось, ногам молодого охотника было все равно, по какой поверхности бежать. Не замедляя шага, охотник промчался по стволу дуба так же легко, как по тропе; ухватился за нижнюю ветвь и через мгновение скрылся в густой кроне.
С высоты древесного исполина деревня была как на ладони. Свет мог сейчас заглянуть в каждый двор. И заглядывал – отмечая много такого, чего не должно было происходить в разгар летнего дня. Ни одного человека на единственной улице, ни одного звука из закрытых скотных дворов.
– Ну ладно, – пробормотал он, – коровы и козы на выпасе. А где куры, где петух тетки Баси, который всегда мечется меж домами в поисках соперника. Где, наконец, дети?
В такой жаркий день берег Русинки, у излучины которого находилась деревня, и который прекрасно был виден с высоты, обычно был полон мальчишек и девчонок – крикливых и звонких. А еще собаки – у каждого парнишки был собственный пес – ими гордились, считали членами семьи. Сейчас же и заросший жесткой дерниной берег, и песчаный пляж были пусты.
Свет вернулся взглядом к домам. Ему стали попадаться умело замаскированные, но так до конца не скрытые – особенно для взгляда сверху – следы недавней схватки. Стрела, вонзившаяся в покатую крышу одного из домов, видная только сверху; плетень, недавно сорванный с места сильным ударом, теперь приставленный к столбам, и подвязанный обычной веревкой, но чужим, никогда не виданным раньше узлом.
Эти, и другие мелочи может не бросились бы в глаза, если бы охотник не искал их специально. А вот и поинтереснее – он вдруг заметил движение в одном из дворов. В тени плетня, невидимый с улицы, но различимый сверху, схоронился человек – воин, подобный тем, что остались у лесной засады. Сколько их было тут? Разглядеть сверху – даже такому опытному следопыту и зверолову, как Свет – было нелегко. Практически невозможно – как не старайся.
– А выманить смогу, – недобро усмехнулся парень, к которому пришла уверенность, что ждут именно его, – что ж, попробуйте взять.
Он снял и закрепил в ветвях оружие – лук; колчан, полный стрел, тоже сработанных собственными руками; длинный нож и охотничий топор. Лишь странные звездообразные тонкие диски бритвенной остроты, которые учитель называл молниями Дао, остались с ним, невидимые врагу. Да сам он – живое боевое оружие, готовое к встрече с врагом.
Бесшумно скользнув по стволу вниз, Свет больше не скрывался; оторвавшись от теплой коры дуба на несколько шагов, он громко крикнул:
– Эй, есть кто живой?
Он старался казаться растерянным, даже испуганным. Появившись на виду у скрывавшихся врагов – без оружия, в длинной деревенской рубахе навыпуск, в которой так неудобно вроде бы двигаться даже в обычной деревенской потасовке – он надеялся выманить врагов. Может, даже сразу всех. Хоть и вызывал невольное уважение широким разворотом плеч и тугими узлами эластичных мышц, проглядывающих в низком вырезе рубашки.
Потому тот, кто первым вышел навстречу охотнику, держал наготове оружие. Опустив почти к самой земле острие богато украшенной сабли, к Свету шел коренастый широкоплечий здоровяк, заросший до самых глаз густой черной бородой. Остановившись в пяти-шести шагах от охотника, чернобородый выкрикнул несколько коротких слов. Из дворов неспешно, так же нацелив оружие, вышли еще двенадцать воинов. Они неторопливо окружили охотника широким полукругом. По краям этой живой дуги расположились по два арбалетчика, нацелившие острые жала болтов прямо в грудь парню. Остальные подобно чернобородому держали наготове кривые сабли. Впрочем, арбалеты были и у них – за плечами, не снаряженные.
Чернобородый с любопытством оглядел охотника; видно было, что он никуда не спешит. И от этой мысли в груди охотника опять заныло. А главарь незнакомцев вгляделся в лицо Света – слово огладил липким взглядом густые светлые волосы, собранные сейчас сзади в хвост, высокий лоб. Спустился ниже – к переносице, которую только недавно разделила надвое глубокая морщина; остановился взглядом на глазах. Он, наверное, видел в жизни немало голубоглазых блондинов; знал, что за каким-то порогом такие глаза становятся не просто голубыми, а блеклыми. Но вот в этих была глубина летнего неба, которая может выцвести только вместе со всем миром; какой-то огонь, подобный солнечному, который вдруг расцвел, налился такой силой и ненавистью, что чернобородый невольно вздрогнул. А еще в этих глазах напротив недавно поселилась печаль; сквозь нее воин разглядел глубоко скрытую усмешку, означавшую… Он даже махнул невооруженной рукой перед собственным лицом, словно прогоняя наваждение. И ему очевидно, удалось убедить себя, что этот светловолосый парень, что бы о нем ни говорили соплеменники, не выстоит даже против него одного, вооруженного верным клинком, а что уж говорить о тринадцати.