Белое станет черным
Шрифт:
– Вам виднее, – сказал отец Андрей, закуривая.
Марго удивленно уставилась на сигарету.
– Вы же бросили, – сказала она.
– Бросил, – кивнул дьякон. – И продержался ровно два месяца. Потом сломался.
– Случайно не в тот самый день, когда получили это? – Марго показала пальцем на шрамик на левом виске дьякона.
– Ваша проницательность не знает границ, – сказал отец Андрей.
Марго кивнула и произнесла без тени усмешки:
– Ясно. Значит, ваша монашка сперва избила вас кадилом, а потом, когда вы лежали на полу беспомощный, вставила вам в рот сигарету и заставила курить. Всегда недолюбливала монашек.
Отец Андрей нахмурился и хотел
– Вернемся к Маяковскому, – сказал он. – Если, конечно, вы все еще хотите найти клад.
– Ну, если тема монашек вызывает у вас столь негативные эмоции…
– Марго, – с упреком сказал дьякон.
– Ладно, ладно, шучу. Итак, «кошечка» Лиля Брик и «щен» Маяковский поссорились 28 декабря 1922 года. Лиля предложила поэту расстаться месяца на два, чтобы поостыть да подумать. Маяковский снял с вешалки пальто и сказал: «Тогда какого черта тянуть? Я уйду прямо сейчас. Сегодня 28 декабря. Значит, 28 февраля увидимся». Сделал тете Лиле ручкой и захлопнул за собой дверь.
– Вы так правдоподобно описываете, словно сами там были, – сказал дьякон.
Марго пожала плечами.
– Да тут и описывать нечего. Сцена, известная любой женщине. Называется «любимый решил показать норов». Да только в тот же вечер от норова Маяковского не осталось и следа. Он стал проситься обратно, но Лиля его не пустила. Сказала: «Два месяца – значит, два месяца. Я тебя за язык не тянула». Что-то вроде этого.
– О, эти строгие, холодные женщины, – усмехнулся отец Андрей. – Им любая разлука по плечу. Готовы сносить ее годами, лишь бы доказать свою правоту.
Марго небрежно дернула острым плечом.
– Что делать, с вами иначе нельзя. Один раз дашь слабину, и сядете на шею. – Она взяла ложечку и задумчиво помешала остатки кофе. Потом подняла на дьякона глаза и сказала: – А вообще… знаете, что я обо всем этом думаю?
– Что?
– Что повод для разлуки высосан из пальца. Тут было что-то еще. Маяковский в письмах постоянно просит у Лили прощенье. За что, спрашивается? Не за чай же с вареньем? И еще – он ревнует. Дико ревнует. Но к кому?
– Может быть, к мужу Лили – Осипу Брику?
Марго нетерпеливо махнула ложкой так, что брызги с ложки полетели дьякону на рясу, но даже не заметила этого.
– Нет, – решительно сказала она, – это чепуха. Они жили втроем много лет. Маяковский не видел в такой жизни ничего хорошего, но Лиле она нравилась, и он смирился. Знаете, что он о них писал?
– О семействе Бриков?
– Ну да! Он писал… Погодите, сейчас найду… – Марго переворошила бумажки, нашла нужную и выдала:
Если вдруг прокрасться к двери спаленной,перекрестить над вами стеганье одеялово,знаю – запахнет шерстью паленной,и серой издымится мясо дьявола!– Да тут каждая строчка пахнет ревностью, – сказал отец Андрей.
– А я и не спорю. Но эта ревность была привычной. Как бы закостеневшей. Как затянувшаяся рана. Ну, вот как шрамик, которым вас наградила ваша монаш…
– Марго, – нахмурился дьякон.
– Простите, – сказала Марго невинным голосом. – Так вот, батюшка, ревность к Осипу Брику у Маяковского была притупленной, застарелой, а тут появилось что-то свежее. Думаю, Маяковский из-за чего-то… вернее, из-за кого-то вспылил. Ну, и наговорил Лиле кучу гадостей, как делают все мужики, когда им вожжа под хвост попадет. А потом раскаялся
– Оставьте вы в покое этот мужской пол, – поморщился дьякон.
– Что делать, натерпелась, – вздохнула Марго. – Кстати, батюшка, а знаете, что во всей этой истории самое подлое? Маяковский просто с ума сходил в своем «лубянском заточении», часа не проходило, чтобы он не думал о Лиле. А Лиля и ее муж продолжали вести обычный образ жизни. Гости, шампанское…
– И чай с вареньем, – задумчиво докончил за нее отец Андрей.
– И это тоже, – сказала Марго. – Быт «засосал» всех. А выкарабкиваться из этого болота обязан был только Маяковский. Странный подход, вам не кажется?
– Мы живем в эпоху двойных стандартов, – сказал дьякон. – Поэтому меня давно уже не удивляют такие вещи.
– Меня тоже не удивляют. Но возмущают!
– Пять минут назад вы во всем обвиняли Маяковского, – напомнил дьякон.
Марго усмехнулась.
– А я и сейчас его не оправдываю. Но история-то темная. Что там на самом деле произошло – одному богу известно. – Марго немного помолчала, словно колебалась: рассказывать – не рассказывать, и все-таки решила рассказать. – Я перечитала поэму «Про это». И обратила внимание на несколько любопытных четверостиший. – Марго небрежно пожала плечами, скрывая волнение. – Скорее всего это полная чепуха, но…
Отец Андрей терпеливо ждал.
– Да нет, – сказала Марго, – это точно полная чепуха.
– Может, вы перестанете кокетничать и прочтете мне эти строки? – предложил дьякон.
Марго фыркнула.
– Пожалуйста, раз вы просите. – Она поискала в стопке нужный листок, вынула его и, прищурив зеленые глаза, прочла:
Это – спаситель! Вид Иисуса!Спокойный и добрый, венчанный в луне.Он ближе. Лицо молодое безусо.Совсем не Исус. Нежней. Юней.Он ближе стал, он стал комсомольцем.Без шапки и шубы. Обмотки и френч.То сложит руки, будто молится.То машет, будто на митинге речь.Вата – снег. Мальчишка шел по вате.Вата в золоте – чего уж пошловатей?Но такая грусть, что стой и грустью ранься!Расплывайся в процыганенном романсе!Марго оторвала взгляд от листка и с вызовом посмотрела на дьякона.
– Ну?
Отец Андрей подумал и ответил честно:
– Возможно, в этом есть смысл, но я пока ничего не понял. Какой-то юноша во френче, без шапки и шубы, идет по снегу. И при этом размахивает руками. Возможно, юноше грустно. И что с того?
– Мужчины, – усмехнулась Марго. – Ну, хорошо. Слушайте дальше.
И она снова уткнула взгляд в листок.
Мальчик шел, в закат глаза уставя.Был закат непревзойдимо желт.Даже снег желтел в Тверской заставе.Ничего не видя, мальчик шел.Был вором-ветром мальчишка обыскан.Попала ветру мальчишки записка.Стал ветер Петровскому парку звонить:– Прощайте… Кончаю… Прошу не винить…