Белое танго

Вересов Дмитрий

— Ты вообще о ком-нибудь, кроме себя, думаешь? Таня насупилась, взгляд стал жестким, поджались губы. Она приготовилась к обороне, но Павла уже понесло. Он говорил, а голос внутри кричал: «Остановись!»

— Тебе безразличны все! Я, Нюта, собственная мать! Все! Тебе нужно, чтобы тебя обожали!

— Да… — тихо и невозмутимо вставила Таня. — Поэтому и не желаю тебя с кем-то еще делить. Павел остолбенел, поняв, что речь идет о дочери.

— Но ведь Нюточка… — виновато промямлил он.

— Именно она.

Таня пошла на кухню, и он поплелся следом. Встав над столом, уперев руки, Таня, не глядя, не поворачиваясь, медленно и спокойно выговорила:

— Всему свое время, Большой Брат. Пора бы тебе решить, с кем ты. Или сри, или

с горшка слезай. Ты уж, будь добр, сделай выбор в мое отсутствие.

И с непонятной ему практичностью она проговорила все варианты, не забыв об имуществе и квартире, не упустив ни единой мелочи. Как это не вязалось с той Таней, которую он знал! Или не знал?

Рано утром к подъезду подкатило вызванное такси. Павел не вышел, не помог ей поднять баул. Всю ночь он просидел в ступоре, не в силах думать о прошлом или будущем.

Разбитое корыто — вот и все, что он может предложить сейчас Нюточке. Вот она. Танина наука: полный абзац. Край и конец…

IX

Таня совершенно не понимала тех домашних клушек-толстушек, которые оправляются на моря чуть ли не с собственной плитой. Сама она ездила всегда налегке — были бы деньги и смена белья. Только так и можно получить удовольствие от отдыха, от дороги.

Гудел скоростной троллейбус, захватывало дух от взгляда в пропасть по правой обочине. Мохнатые горы, как кавказские мужчины, подпирали яркую и тучную небесную твердь. В пейзаже недоставало лишь мужика в бурке с посохом и бегущей вниз отарой. Пол был заплеван семечками, пассажиры весело переговаривались в предвкушении солнца, пляжа, волн. Возвращаясь мыслями в Питер, Таня старалась отогнать тревогу. В общем-то все, что она сказала Павлу — правильно.

Действительно, пускай судится, уж коли захочет — разменивается. Но это не в духе Павла. Не станет он заморачиваться с разводом, с тяжбами по имуществу. Вряд ли и с ней останется. Будет по гроб тянуть ношу ответственности, соплями дочкиными умываться и радоваться.

Таня тряхнула рыжей гривой, отгоняя всякое чувство досады, вины и обиды.

Только тогда и заметила мальчишку лет девяти, залезшего с ногами на сиденье и протягивающего ей наполовину вылущенный подсолнух. Белобрысый Юрасик из Минска, похоже, тот еще черт.

— А куда намылился ехать? — продолжила более тесное с ним знакомство Таня.

— Да не я. Вон старые, — махнул он почерневшей от семечек рукой на родителей лет тридцати. — В Новый Свет…

— Ну? — удивилась Таня. — Я тоже.

— Намылилась? — переспросил малец. Таня развеселилась. Хоть там и есть уже компания, но и эта не повредит.

Впервые поехав полным «дикарем», Таня пожалела об этом лишь самым краешком мысли, когда, уже на такси, промчалась мимо дома отдыха для космонавтов. Но белый домик с шумной толпой под виноградником оказался ничем не хуже. Чистая комната, увитая зеленью веранда над ротондой и с видом на море, блок хороших сигарет — чего еще желать? Тем более что ни одного из встретивших ее здесь она не знала. Подружка, устроившая все эти радости, плавала где-то в камнях Черепашьей бухты.

— Кайф! — выдохнула Таня.

Новые знакомые показались Тане открытыми, если не сказать распахнутыми, и очень симпатичными ребятами: физики и лирики, но кто есть кто — разобраться было сложно. Дружеский треп между ними часто переходил в споры, но никто и не пытался умничать, давить интеллектом. Все были на равных, главное вовремя отбрехаться, так как ни одному палец в рот не клади.

Молодые женатики из Алма-Аты, физики из Дубны с подругами, юный психиатр из Минска, биолог из Пущино — ни родины, ни национальности, ни вероисповедания — не разобрать. Евреи с татарскими вливаниями, русские с кавказскими заморочками — полная разношерстность. Объединяла всех любовь к наукам: многие учились в аспирантуре, пожалуй за исключением газетчика Жени, самой Тани и ее приятельницы Лены,

известной в питерских гостиницах под псевдонимом Хопа. Все знали это имечко, несмотря на то что она не афишировала свой промысел и отдыхала от трудов праведных. Здесь не было ханжества, все принималось как есть. Таня не поймала ни единого косого взгляда, даже когда купалась голяком на скалах за гротом Шаляпина. Какие уж тут косые взгляды, если даже Юрасик собирал крабов с голозадой девицей, по возрасту годящейся в матери. Сюда бы Павла, застегнутого на все пуговицы. Таня чуть не захохотала от этой мысли, представив мужа, зажатого обнаженными бюстами. Неизвестно, у кого был бы более ошалелый вид: у него или у этих ребят в его присутствии… Нет, конечно, это в ней боль говорит;

Павел — такой же как эти ребята, тоже способен на отдыхе отрываться на полную катушку. Просто старались оба — что муж, что она — быть друг перед другом лучше, чем есть, копили подспудно досаду… А тут — тут каникулы. Отдых от несвободы и лицемерия…

Как-то они возвращались из Судака, куда с разрешения родителей прихватили Таниного маленького приятеля Юрасика. Поймали мотор. Набились тесно до писка, сидя друг у друга на коленках в «москвиче» на лысой резине. Планируя ночную вылазку в закрытую зону заказника, галдели, обсуждали дорогу на Царский пляж.

— Можно бы и вплавь, — предложил Женя.

— Ты, может, и доплываешь, а я без тебя и пешком не дойду, — испугалась его жена Лялька.

— Но Хопа же туда каждый день плавает.

— Но это Хопа! — словно та все может, возмутилась Лялька.

И тут же, чтобы никто и не подумал, будто она в чем-то осуждает Лену, стала говорить о ней нечто восторженное. Незаметно разговор скатился к воспоминаниям не совсем по теме.

— Вот со мной работала одна дама, Жень, ты помнишь, Катерина Михайловна, тетке уже лет под пятьдесят. Интеллигентная, аристократичная, строгих нравов, но не замужем. Мать у нее школьная учительница. Недавно застукала старая Катю с сигаретой и давай ей втулять, мол, с этого все и начинается: сначала папиросы, потом выпивка, так, мол, и до панели недалеко.

— Как это до панели? — не понял Юрасик. С изяществом истинного демагога-родителя Лялька тут же выкрутилась:

— Ну, раньше она учительницей работала, а так пойдет панели красить.

Женька на переднем сиденье возмущенно засопел, поправил на переносице очки и весомо произнес:

— Ляля, нельзя врать детям! Серьезно посмотрев на мальчика, он спросил:

— Тетю Хопу знаешь? Где она работает?

— Понял, — ответил Юрасик. — Это так называется.

Перед самым отъездом Тане внезапно захотелось романтически попрощаться с местами, к которым прикипела душой. Сделать это хотелось в одиночку, незаметно.

В беседке пьянствовали, сыпались анекдоты, кто-то к кому-то клеился, удалялись парочки, появлялись с такими довольными рожами, что хоть лимон дай. Отказавшись от всяческих провожатых, Таня ускользнула на поселковый пляж, посидела, набираясь духа на заплыв. Прожектор в рубке застыл полосой света в одной точке.

Тихо и спокойно. Таня вошла в воду, волна окатила грудь, опрокинула тело-и мощным брассом поплыла на изгиб скалистого мыса Сокол. Казалось, волны сами несут ее. Вода теплая и ласковая. Но, оказавшись вровень со скалой, она почувствовала опасную зыбкость течения. Словно дозорный, Сокол держал невидимый барьер. Ее неумолимо несло под крутые и острые уступы. Таня билась, продираясь сквозь эту мертвую зону, широко распахнула глаза. Мышцы свело, в груди горело — дыхания не хватало. И вдруг заметила мерцающие на поверхности серебристые точки, которые отдавали лунными бликами, оседали на волосках ее тела мелкими пузырьками. «Микроорганизмы, подобные земным светлячкам, как рассказывал биолог Алешка», — догадалась Таня. В открывшейся ей бухте Царского пляжа был полный штиль. Таня повернулась на спину, чуть отталкиваясь ногами, скользила по воде к знакомым камням и теплой, нагретой за день мелкой гальке…