Белое золото, черная смерть
Шрифт:
— «Тот, кто совершает прелюбодеяние, будь то мужчина или женщина, нарушает одну из заповедей Отца Моего, — сказал Иисус. — Как бы сладок ни был этот грех».
— Аминь, — отозвалась женщина. Ягодицы ее слегка затрепетали, когда она представила себе этот страшный грех.
За ее спиной коленопреклоненный начал отрезать левую часть юбки, но дрожание ягодиц заставило его проявить больше осторожности.
— Я сказал Иисусу: «В этом-то и беда христианства. Все приятное — грех», — сообщил Джон.
— Господи, это святая правда! — воскликнула
Теперь миру предстали нижние части обеих мощных ягодиц в розовом, а также черные массивные ляжки. Они были такими массивными, что сами по себе напоминали ягодицы человека, стиснутого тисками греха. В этом «кармане» покоился кошелек, подвешенный на тесемках, поднимавшихся через трусики к талии, вокруг которых и были обвязаны.
Затаив дыхание, но уверенной рукой, словно нейрохирург, выполняющий операцию на мозге, коленопреклоненный стал срезать тесемки.
Джон подался вперед, ласково дотронулся до плеча сестры во Христе.
— Господь сказал мне так: «Прелюбодействуй, если очень хочется, Джон. Но будь готов жариться за это в адском огне!»
Сестрица захихикала и снова хлопнула Джона по плечу.
— Он пошутил. Он готов простить нам лишь один грех! — И она повела дрожащими ягодицами, чтобы, похоже, подчеркнуть милосердие Христово.
Тут сестрица почувствовала, что у нее тащат кошелек. Стремительно развернувшись, она ударила коленопреклоненного по лицу.
— Мерзавец! Ты решил меня обокрасть, да?! — крикнула она.
Вспышка молнии озарила и вора, тотчас же отпрыгнувшего в сторону, и гневно заходившие ходуном черные ягодицы в розовых трусиках. Грянул гром. И тут же полил дождь.
Вор бросился бежать. Не успела сестрица кинуться за ним в погоню, как тот выскочил на проезжую часть улицы, где и угодил под невесть откуда взявшийся мясной фургон. Бедняга пролетел метров десять по воздуху, а потом попал под колеса. Машину резко подбросило, шофер потерял контроль. Фургон выехал на тротуар, сбил телефонный столб, волчком завертелся на мокром асфальте и кончил тем, что врезался в бетонное ограждение.
Сестрица побежала к изуродованному трупу вора и выхватила из его скрюченных пальцев свой кошелек. Она не заметила фар бронемашины, которая неслась сквозь ночь и тьму, словно сдвоенная комета. Перед водителем вдруг возник мощный розовый зад крупной негритянки, склонившейся над чем-то, весьма напоминавшим труп. Водитель еще раз подумал, что у него белая горячка. Но попытался объехать видение, не снижая скорости на мокром асфальте. Ничего хорошего из этого не вышло. Машина затряслась и запрыгала так, словно танцевала шимми, выскочила на полосу встречного движения, где в борт ей врезался грузовик, шедший в южном направлении.
Сестрица, крепко прижимая к себе кошелек, ринулась прочь. Возле Лексингтон-авеню мужчины, женщины и дети столпились вокруг еще одного цветного покойника. Он лежал на мостовой, а дождь совершал последнее омовение. Он лежал на животе перпендикулярно к тротуару, выбросив одну руку в сторону, другую прижимая к себе. Пол-лица было снесено автоматной очередью. Его оружие исчезло.
Чуть дальше, поперек улицы, стояла полицейская машина. Один из патрульных стоял под дождем возле трупа. Другой сидел в машине и звонил в участок.
Сестрица во Христе бежала по противоположной стороне улицы, стараясь проскользнуть незамеченной. Но дюжий чернорабочий в комбинезоне увидел ее, от чего глаза у него вылезли на лоб, а рот широко открылся.
— Женщина! — позвал он неуверенно, но поскольку она не отозвалась, то крикнул еще раз: — Женщина, у вас виден зад.
— Не суй нос не в свои дела! — зашипела она злобно.
Он попятился, почтительно приподняв кепку:
— Я-то что! Это ваша задница…
Она продолжала свой путь, больше волнуясь, что у нее промокнет прическа, чем стесняясь выставленного напоказ зада.
На углу Лексингтон-авеню пожилой старьевщик, из тех, что шастают по ночным улицам, подбирая макулатуру и прочий хлам, пытался погрузить в свою тележку кипу хлопка. Дождь потоками стекал с его мятой шляпы, превратив его потрепанный голубой комбинезон в темно-синий. Маленькое высушенное личико окаймляли густые вьющиеся седые волосы, придавая ему весьма добродушный вид. Кроме него, на улице никого не было, ни души. Все остальные столпились вокруг убитого. Поэтому, увидев стремительно приближающуюся к нему крупную женщину, он вежливо спросил:
— Мэм, если вам не трудно, не могли бы вы помочь мне погрузить этот хлопок в тележку?
Он не видел ее задней части и потому был удивлен весьма враждебной реакцией.
— Что за пакость ты затеял? — спросила она, злобно глядя на старьевщика.
— Никакую не пакость. Просто я хочу погрузить кипу хлопка на тележку.
— Хлопок! — негодующе фыркнула женщина, подозрительно уставившись на кипу. — Как тебе не стыдно — старый человек, а хочешь обмануть меня и завладеть моим кошельком. Неужели я выгляжу такой дурочкой, что готова на это клюнуть?
— Нет, мэм. Но если бы вы были настоящей христианкой, то не говорили бы так лишь потому, что старый человек допросил вас помочь ему с хлопком.
— Я-то и есть настоящая христианка, сукин ты сын, — отрезала женщина. — А вы, мерзавцы, только и думаете, как бы меня обокрасть. Но я не столь наивна! Я знаю, что кипы хлопка не валяются в Нью-Йорке на каждом шагу. Если бы не прическа, я бы тебе показала, старый жулик!
Да, тяжелым выдался сегодняшний вечер для старьевщика. Сперва он с приятелем обнаружил бутылку, как им показалось, наполовину наполненную виски, и не успели они присесть на крылечке, чтобы воздать должное напитку, его приятель воскликнул: «Нет, дружище, это не виски, это моча!» А после того как он на последние деньги купил бутылку вина, чтобы привести в порядок желудок, полил дождь. А теперь вот эта стерва называет его жуликом.