Белокурая гейша
Шрифт:
Я за что-то наказана?
Я же не сделала ничего дурного. То, что я ласкала себя до тех пор, пока не испытывала чувство удовлетворения, вовсе не являлось чем-то постыдным, хотя меня частенько захлестывала мощная волна желания, голод, грозивший разорвать меня изнутри. Я хотела любить и быть любимой. А пока этого не произойдет, мне нужно было делать что-то, чтобы дать выход свой всепоглощающей сексуальной энергии.
Но только не в монастыре.
Я
Моя судьба - мир цветов и ив, хотелось мне объяснить отцу, и никакой другой. Разве гейши не обладают высочайшими достоинствами как сердца, так и души? Разве не наследуют удивительную участь? Разве отец сам не говорил о том, что меня, подобно прекрасному цветку, выкопали из родной почвы, чтобы посадить в новой, неведомой земле? Разве гейша также не оставляет свой дом, идя навстречу своему предназначению?
Но в моем случае этому не суждено было произойти.
– Не мешкай, Кэтлин, - твердо прошептал мне на ухо отец, таща меня за собой через железнодорожную станцию. Мой маленький чемодан то и дело ударял меня по бедрам. Мне было больно, но я не жаловалась. К утру на ноге появится синяк, но под белыми чулками его не будет видно.
Утро. И где я тогда окажусь? Почему сейчас мы здесь? Что случилось с моим спокойным миром? Я же училась в Токио в школе для девочек при Женской миссионерской организации.
Что произошло?
Мелкие капли дождя хлестали меня по лицу. У меня не было времени горевать о том, что ждет меня впереди. Я отметила, что вокруг не слышны шум и шаги других людей, будто все вдруг растворились в тумане. Это показалось мне странным. Дождь никогда не был для японцев помехой, и даже в непогоду они поспешно сновали по городу, точно голодные мышки в поисках пропитания. Они никогда не называли дождливые дни неудачными, а, наоборот, благословением богов, потому что благодаря дождю кладовые их полнились рисом.
Подгоняемая отцом, я шла по пустой железнодорожной станции. Мои остроносые туфли наминали мне большие пальцы ног, заставляя жалеть о том, что я не обута сейчас в любимые сандалии с крошечными колокольчиками, те самые, что отец купил для меня в Осаке. Все тело мое содрогалось, точно повинуясь медленному постоянному ритму церемониального барабана. Нет, скорее это было похоже на молнию сексуального желания, которая всегда поражала меня в самый не подходящий момент. С тех пор как мне исполнилось пятнадцать, это призрачное наслаждение одолевало меня все чаще и чаще. Принимая ванну в большой кипарисовой кадке, я радостно извивалась, ощущая, как теплая, пахнущая лимоном и мандарином вода омывает мое влагалище, дразня меня крошечными всполохами удовольствия.
По ночам, лежа обнаженной на своем хлопчатобумажном матрасе - футоне, я водила между ног гладкой шелковой тканью, заставляя лоно увлажняться, и мечтала
Я спросила:
– И где же именно находится этот монастырь, отец?
– В храме Джаккойн. Это недалеко отсюда.
Недостаточно далеко.
– Почему мы в такой спешке уехали из Токио?
– Не задавай столько вопросов, Кэтлин, - ответил отец, раскрывая свой большой черный зонт, чтобы спрятать нас от дождя.
– Опасность, нависшая над нами, еще не миновала.
– Опасность?– чуть слышно прошептала я, уверенная, однако, что отец меня услышал.
– Да, дочка. Я не мог рассказать тебе раньше. В Японии у меня появился могущественный враг, который желает причинить мне великое зло.
– Но зачем кому-то желать причинить тебе зло?
Я ковыряла порванный палец на перчатке, увеличивая прореху. Я волновалась за своего отца, ужасно волновалась и ничего не могла с этим поделать. Сверлящая боль подсказала мне, что произошло нечто гораздо более страшное, чем мой отъезд в монастырь.
– Видишь ли, Кэтлин, случилось большое несчастье, - произнес отец. Голос его звучал приглушенно из-за дождя, но резкие слова проникали прямиком в мое сознание, и я уловила в них нотки боли.
– Что ты имеешь в виду?
– осмелилась поинтересоваться я.
– Человек потерял то, что считал самым дорогим на свете, и верит, что именно я отнял это у него.
– Отец обвел взглядом железнодорожную станцию, не пропуская ни единого уголка.
– Это все, что я могу тебе сказать.
– Да что ты мог такого сделать…
– Не говори о том, что тебя не касается, Кэтлин. Ты слишком молода, чтобы это понять, - перебил меня отец, ни разу не встретившись со мной взглядом. Он высматривал своего тайного врага, которого мне не дано было видеть. Он настолько крепко сжимал мою руку, что я опасалась, как бы он не переломал мне все кости.
– Ты делаешь мне больно, отец. Пожалуйста… Глаза мои заполнились слезами, не из страха, а из опасения за безопасность отца. Сердце мое ускорило свой бег.
– Прости, Кэтлин, - отозвался он, ослабевая хватку.
– Я не хотел причинить тебе боль.
– Знаю, - ответила я спокойным тоном, хотя тренога, овладевшая мною, не пропала.
Отец продолжал озираться по сторонам, а затем, обрадованный тем, что на станции нет никого, за исключением старого смотрителя, снова зашагал вперед, на этот раз быстрее.