Белорусский апокалипсис
Шрифт:
— Красота! Кто понимает, — с радостным вздохом заключил Сергей Сергеевич, по привычке раскачиваясь на задних ножках стула.
— Да все понимают, особенно такие суммы, чего ж тут непонятного, — радикал двумя пальцами взял с верху одной из пачек купюру в сто евро и начал изучать на свету её водяные знаки.
— Бери, бери, не в чём себе не оказывай!
— Так этого только на дуло нового танка хватит, разве такими суммами на власть замахиваются.
— А сколько, тебе, Шура, нужно для полного счастья? — в запале удачи процитировал Сергей "золотого телёнка".
Но радикал шутки не понял.
Сергей Сергеевич расслабился и впал в пространный анализ, свойственный
— Ну, хорошо, власть садисты, оппозиция мазохисты, а ты кто такой? — спрашивал Кирута, — сомневающийся убийца? Неуверенный революционер? Террорист-любитель?
Но радикал увлёкся раскладыванием купюр в пачки по достоинству и не внимал рассуждениям соратника.
Устав от бессмысленного анализа, Сергей Сергеевич взял пару сотен Евро и отправился на вечернюю прогулку по Кракову. Радикал остался в гостинице.
Несмотря на общую консервативно-католическую идеологию, в газетном киоске нашлось пару газет с объявлениями вульгарного содержания.
— Лесби-шоу, садомазохизм, — выбрал Кирута явно не своё направление и набрал номер телефона.
У входа в указанную квартиру клиента ожидал сутенёр. Он забрал деньги и сразу ушёл. Комната для забав освещалась монохромным светом, который резко выделял всё белое. Пахло густой смесью дымчатых восточных благовоний, тихо играла слегка агрессивная музыка. На большом кожаном кресле вальяжно сидела властная и наигранно злобная женщина, её молодая напарница как-бы испуганно забилась в угол кровати и робко выглядывала из-под одеяла.
— Меня зовут Ванда, — на ломанном русском сказала хозяйка положения, — а это, — она кивнула на покорную напарницу, — Марылька, или Маринка, она будет терпеливо переносить все наши надругательства и сдержанно стонать.
— Очень приятно познакомиться с панями, — Сергей Сергеевич снял куртку, — а где у вас ванна?
— Ванная пока не нужна, — возразила Ванда, — сначала мы просто поиграем, я буду госпожой, а Марылька рабыней.
— А я?
— А пан посмотрит и сам скажет, кем он хочет быть.
Ванда встала, взяла специальный прутик и подошла к "трусливой" напарнице. Та с мольбой застонала, но Ванда была непреклонна, она рывком сорвала с "жертвы" одеяло. Марыля оказалась в чём мать родила. Садистка схватила её за волосы, перевернула на живот и стала хлестать прутиком по заднему месту. Молодая мазохистка то умело страдальчески стонала, то молчала, как молодогвардейка.
— Может наказать пана. Может пан тоже послушный мальчик? — поинтерисовалась запыхавшеяся Ванда.
— Нет, нет, — поспешил отказаться Сергей Сергеевич, — я непослушный мальчик.
— О! Так давайте вместе проучим эту молодую панночку! — и садистка протянула Сергею прутик.
Кирута неуверенно взял гибкий пластиковый стержень, помахал им как шпагой мушкетёр и сказал, что хочет наказать не Марыльку, а саму Ванду. Ванда нисколько не смутилась, мгновенно сменила имидж и перекинулась через кресло. Сергей Сергеевич с брезгливым любопытством стал похлопывать женщину прутиком ниже поясницы. Та стала извиваться и стонать. За окном послышался вечерний колокольный звон соседнего костёла. Сергей начал работать хлыстиком как барабанной палочкой, в такт ударов костёльного колокола. Марылька не выдержала и громко рассмеялась.
— Ну, всё, инквизиция закончена, — сказал Кирута и выглянул в окно.
К костёлу стекалась многочисленная паства на вечернюю молитву. Памятник предпоследнему папе римскому с добротой и всепрощением смотрел прямо на Сергея.
Обратно ехали через Литву, Латвию и Россию. Все границы пересекли без проблем. После пяти дней пребывания в не совсем благополучной Польше, Беларусь из окна вагона всё равно производила крайне удручающее впечатление. При внешней санитарной чистоте некоторых вокзалов, всё вокруг было серым и невзрачным; и от выражений лиц, и от настроений умов местных обывателей веяло кислой тоской. Складывалось ощущение, что всех вокруг постоянно слегка подташнивало, то ли от выпитого накануне, то ли обстановка укачивала. Немногочисленные коммерческие ларьки были похожи на долговременные оборонительные точки, а государственные магазины продолжали который уж десяток лет выставлять на свои прилавки безвкусные крохкие коржики и бутерброды с кусками костлявой селёдки. По вагонам поезда Москва-Минск шнырял Белорусский ОМОН и какие-то кадры в штатском. Они бесцеремонно всматривались в подавленные физиономии пассажиров. Кого-то искали.
В Минск прибыли ранним утром. Дома у радикала включили сотовые телефоны и те сразу выдали сообщение от чепэшника: "трёхмесячный мораторий на встречи отменяю, срочно приходите в гости".
— Ну как, заломали? — с порога спросил чепэшник.
— До ста не дотянули, но 78 тысяч вытрясли, — отрапортовал радикал.
Чепэшник был явно в приподнятом настроении.
— Я сейчас Вас познакомлю с моим братом, — сказал он с гордостью и потом полушёпотом добавил, — пять лет отсидел, из них два года в КПЗ, за незаконную предпринимательскую деятельность, раньше два ларька официально держал и одновременно по объявлениям шмотками приторговывал.
Они вошли на кухню. Там сидел короткостриженный, исхудавший мужчина и прямо из огромной кастрюли ел молочный суп.
— Андрей, — представил брата чепэшник.
— Ну, вы, мужики, даёте, он мне как рассказал о вас, — Андрей кивнул на брата, — то я поначалу не поверил, что такие люди тут нашлись. Хочу просить принять меня в свою команду, не подведу, я бывший военный, высшее образование, занимался спортом… — начал было пересказывать свою биографию брат чепэшника.
— Да ладно Вам, — прервал его Кирута, — это не так важно.
— Давай на ты, — предложил Андрей, — и я всё таки доскажу, короче, в митингах, пикетах участвовал, когда это шуршание поутихло, как-то сразу залетел за две куртки, проданные подставному менту. И не просто, суки, подставили, конфисковали дачу, авто, ценности, и, главное, начали, ублюдки, к делу жену пристёгивать, якобы она тоже по телефону на звонки по объявлениям отвечала. Вообщем, обоих нас посадили, ей дали три, мне пять. Так что вторым моим университетом была тюрьма. В первый год на надсмотрщиков озлобился, мечтал, что когда выйду, передавлю их всех до одного. Но потом, перевели меня с большой камеры с барыгами в камеру поменьше, с другими ларёшниками, вроде меня. Семеро нас было. Ребята толковые, интересные, в разговорах с ними и решил, что не на ментах поганых нужно злость срывать, а главного мочить. Потом новость пришла — Лукашенку собственный очень близкий родственничек из автомата изрешетил. Мы как узнали, так вся тюрьма три дня радостно гудела. Думали, уж амнистия на носу, что-то к лучшему изменится. Но не долго радовались, Каялович такие порядки в тюрьмах ввёл, что в пору повеситься. Двое из тех семерых сокамерников так и сделали, трое от болезней умерло, до свободы только я дожил, да ещё один парень из Витебска.