Бельский: Опричник
Шрифт:
— Не лучше ли миновать монастырь, экономя время?
— Будет лучше. Царь наказал и мне поспешить, и тебя поторопить.
— Исполним волю царскую, холопы его.
После таких слов ничего не оставалось, как показывать пример устремленности и неутомимости, ночевать лишь в постоялых дворах, весь день не слезать с седла, останавливаясь на малый отдых только для того, чтобы немного перекусить да накормить коней, надев им торбы с овсом.
Увы, как оказалось, спешка эта была, похоже, ник чему, ибо Грозный пару дней назад покинул Москву, причем спешно, без большого поезда и без оглашения пути. Об этом Богдан узнал при подъезде к Москве, поэтому не стал заезжать в Кремль, а направился сразу же к себе домой, отрядив лишь ближнего слугу к дьяку тайного сыска, не ведает ли тот, как поступать ему дальше.
Радость встречи с любящей женой, покойная расслабленность — полное блаженство, увы, не долгое: слуга из Кремля, принес странный ответ.
— Дьяк молвил, не ведает ничего. Уехал, де, царь с сыновьями. Куда, никому ни слова. Сам он считает, что в Александровскую слободу.
Вот так вот. Полная неопределенность. Впрочем, когда по подсказке Малюты, Басманова, Грязнова, Грозный затеял разломить Россию на опричнину и земщину, тоже покинул Кремль, никому не сказав своего пути. Выходило, что и теперь он что-то задумал. И не пустяшное.
И сыновей не просто так взял с собой.
«Ладно. Завтра поутру поеду в Кремль, там все и выясню. Непременно кого-то оповестил царь, иного не может быть».
Но ждать завтрашнего дня Богдану не пришлось. Перед самой вечерней трапезой пожаловал в гости Борис Годунов, и после первой же чарки, которую подала гостю хозяйка дома, подчеркивая тем самым его желанность, сообщил:
— Нежиться, Богдан, долго тебе не придется. Всего одна ночь. Утром завтра едем к нашему царю-батюшке. Он специально оставил меня, чтобы тебя встретить.
Хозяин почувствовал в голосе Бориса умело скрываемую зависть и удивился этому: неужели царь определил ему место выше Борисова, о чем тот уже знает?
Открылось многое, когда после трапезы уединились они для беседы с глазу на глаз.
— Тебя ждала опала за самовольство твое, но я замолвил слово, — похвалился Годунов, — и смягчил его гнев. Мое слово было такое: более надежного слуги ему не сыскать. Думаю, поручит что-либо ответственное. После чего еще больше приблизит.
И снова не смог одолеть своей зависти Борис. Не странно да, если сам защищал перед царем, сам же и завидует? Не очень понятно. Хитрит, похоже, родственничек, ни слова, видимо, не говорил Грозному, царь все сам решил. Ну, что же, не покажем сомнений своих и подозрений.
— Крепкой дружбой отплачу тебе, великой поддержкой.
— И еще тем, что станешь держать крепко слово, данное друг другу при покойном Малюте, тесте моем и твоем дяде.
— Клянусь!
— И я клянусь. К этой клятве еще добавлю: я уже начал задуманное.
Богдан надеялся услышать, в чем суть этого начала, но Борис не счел нужным распространяться. И хотя это не вполне устраивало Бельского, он не стал спрашивать ни о чем.
Пусть скрытничает. Может, это даже и лучше.
Однако мнение его изменилось, когда жена буквально ошарашила невероятной новостью:
— Ты обратил внимание, Борис будто бы завидует тебе, только не пойму я отчего? Он намерился сестру свою выдать замуж за сына Ивана Васильевича, Федора, и, похоже, ему это удается.
— Загребущий! — невольно вырвалось у Богдана. — Все готов подгрести под себя! А сам клянется в дружбе!
— Ты не поддавайся на уловки его. Будь осторожен.
То же предупреждение, какое делал покойный дядя Малюта, только иными словами. А если они исходят из женских уст, двойное к ним внимание.
«Что же, приглядимся. Выждем время и — наотмашь!»
Утром, как и уговаривались, встретились Богдан и Борис у заставы на Ярославской дороге. И у того, и у другого всего по четверке путных слуг: Грозный не одобрял, когда в Александровскую слободу бояре и дворяне наезжали со своими свитами, с бывалыми холопами, это знали все и неукоснительно исполняли.
— Помолимся в Лавре, прикоснемся к мощам Святого Сергия, оттуда — в Слободу. Думаю, тебе предстоит очень важное дело.
Говоря такое, Годунов почти наверняка знал, какой урок задаст Богдану государь, ибо по его ловкости все происходило, но ему не хотелось раньше времени говорить о предстоящем, как о знаемом, поэтому он принялся гадать, анализируя обстановку.
— Побита наша рать в Эстонии, как ее покинул государь, — рассуждал Годунов. — Хочешь или нет, а пошлешь к шведскому королю посольство. Не тебе ли его возглавлять?
— Отчего мне? Есть же дьяки Посольского приказа, есть бояре думные. Не окольничему же ехать послом.
— Может, не послом, а для пригляду?
— Это — иное дело.
— Но вполне другое ждет тебя: посольство в Польшу.
— В монастыре мне сказывали, что там королем поставлен какой-то венгр безродный именем Баторий.
— Да. Неожиданно. Царь Иван Васильевич нашими усилиями, — он сделал нажим на слово нашими, — отпал. С остальными тоже не сладилось. Тут и появился откуда ни возьмись венгр. Вовсе не знатный, не велелепный даже, но, сказывают, умен и хитер. Еще, говорят, будто обещал сейму вытеснить Русь из Ливонии. Русь и Швецию. Вот и непонятно, начнется ли война, продолжится ли мир? Оттого, думаю, пошлет наш царь посольство к Баторию.
— Ой, ли? Скорее государь сам станет ждать послов из Польши, а не унизится первым посольством.
— Я иного мнения.
Вот так, рассуждая можно сказать пустозвонно, когда переводили коней на шаг, коротали они дорогу. Когда же надоедало гадание, пускали коней рысью. Но не все же время рысить, нужно непременно давать коням передышку. Тогда снова начиналось домысливание.
Одно из них показалось им самым верным: поход на Астрахань.
— При мне дьяк Разрядного приказа докладывал, будто несколько ногайских князей замечены в непослушании. Рать они собирают для большого похода, посылая сакмы лазутить и грабить украинные царевы земли. Царю об этом сказано тут же, как вернулся он из Эстонии. Он при мне велел готовить рать. В Нижнем Новгороде устраивать полки.