Белые и синие
Шрифт:
После недолгой паузы он произнес:
— Сударыня, это серьезное предложение, и оно заслуживает того, чтобы его обдумали. Сейчас я скажу вам странную вещь. С детства призванный к духовному званию, я от всего сердца дал обеты, как положено тому, кто становится священником, и никогда не нарушил ни одного из них. Я не сомневаюсь, что обрел бы в вашем лице прелестного адъютанта, доказавшего свою храбрость. Я думаю, что женщины столь же отважны, как и мужчины, но в наших благочестивых краях, особенно в нашей древней Бретани, водятся предрассудки, которые нередко вынуждают нас пресекать некоторые проявления самоотверженности.
— Кто же вам сказал, сударь, — вскричала Диана, — что я тоже не дочь или сестра убитого роялиста, а может быть, и та и другая одновременно и вдвойне не заслуживаю права, о котором вы только что говорили, быть принятой к вам на службу?
— В таком случае, — с насмешливой улыбкой спросил д'Аржантан, вмешиваясь в разговор, — в таком случае отчего вы предъявляете паспорт, подписанный Баррасом, и назначены на государственную должность в Витре?
— Не будете ли вы так добры показать мне ваш паспорт, господин д'Аржантан? — спросила в ответ Диана.
Д'Аржантан, продолжая улыбаться, достал документ из кармана сюртука, наброшенного на плечи, и протянул его Диане.
Диана развернула бумагу и прочла:
«Обеспечьте свободу передвижения по территории Республики гражданину Себастьену Лржантану, сборщику налогов из Динана.
Подписано: Баррас, Ребель, Ларевельер-Лепо».
— А вы, сударь, не хотите ли мне рассказать, — продолжала Диана, — каким образом, будучи другом генерала Кадудаля, сражаясь с Республикой, вы обладаете правом свободно разъезжать по ее территории в качестве сборщика налогов из Динана? Давайте не будем приоткрывать наши маски, а сбросим их совсем!
— Ах! Клянусь честью, прекрасный ответ! — воскликнул Кадудаль, у которого хладнокровие и настойчивость Дианы вызвали чрезвычайный интерес. — Ну-ка, рассказывай! Как ты раздобыл этот паспорт? Растолкуй это мадемуазель, быть может, тогда она соблаговолит объяснить нам, каким образом получила свой.
— А! — рассмеялся д'Аржантан, — это тайна, и я не смею раскрыть ее в присутствии нашего стыдливого друга Кадудаля. Однако, если вы настаиваете, мадемуазель, я скажу вам, рискуя вогнать его в краску, что в Париже, на Колонной улице, близ театра Фейдо проживает некая девица по имени Орелия де Сент-Амур, которой гражданин Баррас ни в чем не может отказать, а она ни в чем не может отказать мне.
— Кроме того, — сказал Кадудаль, — под именем Аржантан, что значится на паспорте, таится другое имя, и оно само по себе служит, как во Франции, так и за границей, пропуском во все отряды шуанов, вандейцев и роялистов с белыми кокардами на шляпах. Вашего попутчика, мадемуазель, который не должен больше ничего скрывать, ибо теперь ему нечего бояться, и которого, следовательно, я представлю вам под настоящим именем, зовут не д'Аржантан, а Костер де Сен-Виктор. Если бы до сих пор он не предоставил нам никаких гарантий, рана, полученная им только что в сражении за наше святое дело…
— Сударь, — хладнокровно произнесла Диана, — если достаточно только одной раны, чтобы доказать свою преданность, это нехитрое дело.
— Как? — спросил Кадудаль.
— Глядите! — воскликнула Диана.
Вытащив из-за пояса острый кинжал, которым убили ее брата, она ударила им по своей руке, в то же место, куда ранили Костера, с такой силой, что лезвие, войдя в руку с одной стороны, вышло наружу с другой.
— А что касается имени, — продолжала она, обращаясь к остолбеневшим молодым людям, — хотя меня и не зовут Костер де Сен-Виктор, но меня зовут Диана де Фарга! Мой отец был убит четыре года тому назад, а брат — неделю назад.
Костер де Сен-Виктор вздрогнул, бросил взгляд на стальной кинжал, вонзенный в руку девушки, и, узнав тот самый нож, которым у него на глазах казнили Люсьена, торжественно произнес:
— Будучи очевидцем, я свидетельствую, что эта девушка сказала правду, утверждая, что, как ни одна сирота, дочь или сестра убитых роялистов заслуживает того, чтобы ее приняли в наш круг, в ряды нашей святой армии.
Кадудаль протянул ей руку.
— С этой минуты, мадемуазель, — сказал он ей, — я заменю вам отца, раз его нет в живых; раз вы потеряли брата, будьте моей сестрой. Мне было известно, что давным-давно жила некая римлянка, которая, дабы внушить мужество своему мужу и опасаясь его малодушия, пронзила себе правую руку лезвием ножа. Раз уж мы живем во времена, когда каждый вынужден скрываться под другим именем, вы будете зваться Порцией, вместо того чтобы зваться Дианой де Фарга, как прежде; и раз уж вы вступили в наши ряды, мадемуазель, сразу же завоевав себе ведущее место, вы, после того как наш хирург перевяжет вам рану, будете присутствовать на совете, что я вскоре соберу.
— Спасибо, генерал, — отвечала Диана. — Что касается хирурга, он мне не нужен, как не потребовался господину Костеру де Сен-Виктору; моя рана не страшнее, чем у него.
Вытащив из раны кинжал, который оставался там все это время, она разрезала им рукав по всей длине, обнажив таким образом свою прекрасную руку.
Затем, обращаясь к Костеру де Сен-Виктору, она сказала, улыбаясь:
— Приятель, будьте добры, одолжите мне ваш галстук.
XXV. ЗАМЫСЕЛ КАДУДАЛЯ
Полчаса спустя шуаны разбили лагерь вокруг Ла-Герша, описав полукруг. Они расположились на биваках по десять, пятнадцать или двадцать человек; в каждой из групп развели костер и так спокойно готовили на огне пищу, как будто от Редона до Канкаля никогда не раздавалось ни единого выстрела.
Кавалеристы, составлявшие единый отряд, оставили лошадей оседланными, но не взнузданными, чтобы животные, как и люди, могли утолить голод, и разбили лагерь в стороне на берегу ручейка, который образует один из истоков реки Сеш.
Посреди лагеря, под гигантским дубом, собрались Кадудаль, Костер де Сен-Виктор, мадемуазель де Фарга и пять-шесть главарей шуанов, известных под прозвищами Сердце Короля, Тиффож, Голубой Ветер, Молитва-перед-Трапезой, Золотая Ветвь, Идущий-на-Штурм, Поющий Зимой, и эти вторые их имена еще при жизни заслуженно вошли в историю наряду с именем их вождя.
Мадемуазель де Фарга и Костер де Сен-Виктор ели с большим аппетитом, хотя могли пользоваться только здоровой рукой.
Мадемуазель де Фарга хотела пожертвовать свои шесть тысяч франков в общую кассу, но Кадудаль отказался и принял у нее деньги лишь на временное хранение.