Белые и синие
Шрифт:
— Ах! — сказал Пишегрю, — кажется, ты слишком поздно встал в первую позицию.
— Не в этом дело, мой генерал, — ответил Фалу, — но за мной гнались трое, и прежде, чем я успел убить двоих, третий полоснул меня бритвой. Это ерунда: если бы было ветрено, все бы уже подсохло; к несчастью, погода сырая.
— Ладно, честное слово, мне не жаль, что это с тобой приключилось.
— Спасибо, мой генерал, такой прекрасный рубец ничуть не повредит внешности егеря.
— Не поэтому.
— А почему же?
— Это дает мне повод отправить тебя в отпуск.
— Меня в отпуск?
— Да,
— Скажите, мой генерал, кроме шуток: я все же надеюсь, что это не бессрочный отпуск?
— Нет, отпуск на две недели.
— Для чего же?
— Для того, чтобы повидать матушку Фалу.
— Вот как! Это правильно. Бедная старушка!
— Разве ты не должен отвезти ей твое просроченное жалованье?
— Ах, мой генерал, вы не представляете, сколько водочных компрессов приходится ставить на эти раны; от этого пересыхает во рту, и ты пьешь сколько влезет.
— Значит, ты начал тратить свое жалованье?
— От него осталось не больше, чем от моей сабли, когда вы почли за благо дать мне взамен другую.
— Тогда я поступлю с твоим жалованьем, как с твоей саблей.
— Дадите мне другое?
— Ну да! Издержки понесет принц де Конде.
— Я получу золото! О, как жаль, что старушка уже не видит; это напомнило бы ей о временах, когда золото еще водилось.
— Ладно, она прозреет, чтобы пришить к твоей венгерке галуны сержанта, которые пруссаки уже вышили на твоем лице.
— Сержанта, мой генерал! Разве я сержант?
— Ну уж, по крайней мере, чин к твоему отпуску они приложили.
— Да, клянусь честью, — сказал Фалу, — если говорить без утайки, это так.
— Собирайся в путь.
— Сегодня?
— Сегодня.
— Пешком или верхом?
— В карете.
— Как в карете? Я поеду в карете?
— К тому же в почтовой карете.
— Как королевские псы, когда их везли на охоту! Нельзя ли узнать, чему я обязан этой честью?
— Мой секретарь Шарль едет в Безансон, он берет тебя с собой и привезет обратно.
— Мой генерал, — сказал Фалу, щелкнув каблуками и прикладывая правую руку к шапке, — мне остается лишь поблагодарить вас.
Пишегрю кивнул ему и махнул рукой; Фалу повернулся и вышел.
— Шарль! Шарль! — позвал Пишегрю.
Дверь открылась, и из соседней комнаты вбежал Шарль.
— Я здесь, мой генерал, — сказал он. , — Ты не знаешь, где Аббатуччи?
— С нами, генерал. Он составляет рапорт, о котором вы его просили.
— Скоро ли он будет готов?
— Уже готов, генерал, — сказал Аббатуччи, показавшись на пороге с бумагой в руках.
Шарль хотел уйти, но генерал удержал его за запястье.
— Подожди, — сказал он, — с тобой мне тоже нужно поговорить.
Затем он обратился к Аббатуччи.
— Сколько знамен? — спросил он.
— Пять, генерал.
— Пушек?
— Двадцать восемь!
— Пленных?
— Три тысячи!
— Сколько потерял неприятель убитыми?
— Можно смело сказать — семь тысяч!
— Сколько убитых у нас?
— Около двух тысяч пятисот человек.
— Вы отправитесь в Париж в чине полковника — я прошу этот чин для вас у правительства, — передадите Конвенту от имени генерала Гоша и моего имени пять знамен, а также вручите ему донесение: его, должно быть, составляет сейчас генерал Гош. Эстев выдаст вам тысячу франков на дорожные расходы. Я выбрал именно вас, чтобы доставить в Конвент знамена, захваченные у неприятеля, а также прошу для вас повышения у министерства, и это говорит о моем уважении к вашему таланту и вашей смелости. Если увидите вашего родственника Бонапарта, напомните ему, что я был его репетитором в Бриенской школе.
Аббатуччи пожал руку, которую протянул ему генерал, отдал честь и вышел.
— А теперь, милый Шарль, поговорим, — сказал Пишегрю.
XXXV. ГЛАВА, В КОТОРОЙ АББАТУЧЧИ ВЫПОЛНЯЕТ МИССИЮ, ВВЕРЕННУЮ ЕМУ ГЕНЕРАЛОМ, А ШАРЛЬ — МИССИЮ, ВВЕРЕНУЮ ЕМУ БОГОМ
Пишегрю окинул комнату взглядом, желая убедиться, что они одни, затем, вновь устремив глаза на Шарля и взяв обе его руки в свою ладонь, сказал:
— Шарль, мой милый мальчик, ты взял на себя перед Небом священное обязательство, которое надлежит выполнить. Если и существует на земле нерушимая клятва, то это та, что дана умирающему. Я говорил, что предоставлю тебе возможность исполнить это обещание. Я сдержу данное тебе слово. Ты сохранил шапку графа?
Шарль расстегнул две пуговицы своего мундира и показал генералу шапку.
— Хорошо. Я отправляю тебя в Безансон вместе с Фалу, ты будешь сопровождать его до деревни Буссьер и вручишь бургомистру денежную награду, предназначенную матери нашего сержанта. Я не хочу, чтобы подумали, что эти деньги нажиты мародерством или украдены, а так непременно сказали бы, если бы сын передал ей их из рук в руки; поэтому сам бургомистр вручит ей эти деньги; кроме того, в общине останется мое письмо, сообщающее о мужестве Фалу. Я даю вам неделю отпуска, начиная с того дня, когда ты приедешь в Безансон; тебе, наверное, хочется пощеголять там в новом мундире.
— Вы ничего не дадите мне для отца?
— Дам письмо перед самым отъездом.
Тут Леблан объявил, что стол для генерала накрыт. Войдя в столовую, генерал испытующе взглянул на стол: он был уставлен яствами и даже ломился от них.
Генерал пригласил Дезе отобедать вместе с ним, и тот Привел с собой одного из своих друзей, служившего в армии Пишегрю и ставшего его адъютантом, того самого Рене Савари, который написал на капральских галунах Фаро о его повышении.
Обед проходил весело, как обычно; все были в сборе, за исключением двух-трех человек, получивших легкие ранения.
После обеда все сели на коней, и генерал вместе со своим штабом объехал аванпосты.
Вернувшись в город, он спешился, велел Шарлю последовать его примеру и, оставив обеих лошадей на попечение стрелка, состоявшего при нем на службе, повел Шарля по торговой улице Ландау.
— Шарль, мой мальчик, — сказал он — помимо официальных или тайных поручений, полученных тобой, я хотел бы дать тебе одно особенное задание; ты согласен?
— С радостью, мой генерал, — сказал Шарль, хватаясь за руку Пишегрю, — какое?