Белые и синие
Шрифт:
— Что я вам говорил! — перебил его Бенжамен Констан.
— Не бой ли барабанов мы слышали? — спросил чей-то голос.
— Ну да, — продолжал Гара, — но из-за дождя он звучит слабее; нет ничего более мрачного, чем бой мокрого барабана.
— Ах, вот и Буасси д'Англа! — вскричала г-жа де Сталь, — вероятно, он пришел из Конвента, если только не сложил с себя полномочия председателя.
— Да, баронесса, — промолвил Буасси д'Англа с печальной улыбкой, — я пришел из Конвента, но мне бы хотелось принести вам более приятные известия.
— Что
— Если бы только это! — продолжал Буасси д'Англа.
— В чем же дело?
— Либо я сильно ошибаюсь, либо завтра весь Париж будет охвачен огнем. На сей раз это настоящая гражданская война. На последние предупреждения секция Лепелетье ответила: «У Конвента — пять тысяч человек, а у секций — шестьдесят тысяч; до рассвета члены Конвента должны покинуть зал заседании. В противном случае мы беремся прогнать их оттуда».
— Что же вы собираетесь делать, господа? — спросила г-жа Рекамье своим прелестным нежным голосом.
— Сударыня, — сказал Буасси д'Англа, — мы собираемся сделать то же, что сделали римские сенаторы, когда галлы захватили Капитолий, — умереть на своих местах.
— Как бы на это посмотреть? — спросил г-н Рекамье с величайшим хладнокровием. — Я видел убийство депутатов поодиночке, и мне было бы интересно посмотреть на массовое избиение Конвента.
— Приходите завтра от двенадцати до часа дня, — отвечал Буасси д'Англа с не меньшим хладнокровием, — вероятно, тогда-то все и начнется.
— Ну, вовсе нет, — сказал новый гость, входя в салон, — вас не ждет ореол мучеников, и все вы спасены.
— Полноте! Не надо шуток, Сен-Виктор, — сказала г-жа де Сталь.
— Сударыня, я никогда не шучу, — возразил Костер, склоняя голову и приветствуя одновременно баронессу де Сталь, баронессу де Крюденер, г-жу Рекамье и других женщин, находившихся в салоне.
— Да что же случилось, в конце концов? Что вас заставило поверить во всеобщее спасение? — спросил Бенжамен Констан.
— Дело в том, дамы и господа, — я оговорился: граждане и гражданки, — дело в том, что по предложению гражданина Мерлена (из Дуэ) Национальный Конвент только что постановил: бригадный генерал Баррас в память о термидоре назначается командующим вооруженными силами. У него высокий рост, сильный голос; он не может дол-то разглагольствовать, это правда, но он превосходно может сказать без подготовки несколько энергичных и яростных фраз. Вы прекрасно понимаете, что, раз уж генерал Баррас будет защищать Конвент, тот спасен.
А теперь, когда я выполнил свой долг, госпожа баронесса, успокоив вас и этих дам, я возвращаюсь домой и буду готовиться.
— К чему? — спросила г-жа де Сталь.
— Сражаться с ним завтра, госпожа баронесса, сражаться от всей души, за это я вам ручаюсь.
— Ах так! Значит, вы роялист, Костер?
— Ну да, — отвечал молодой человек, — я полагаю, что в этой партии больше всего хорошеньких женщин. И потом… потом… у меня есть другие причины — о них знаю я один.
Еще раз поклонившись со своим неизменным изяществом, он вышел, а все принялись обсуждать принесенную им новость, которая, признаться, никого не успокоила, что бы ни говорил Костер де Сен-Виктор.
Однако, поскольку звон колоколов усиливался, барабаны не прекращали грохотать, а дождь не переставал лить, поскольку после этого сообщения ни у кого уже не оставалось надежды получить новые известия и, наконец, поскольку бронзовые часы с изображением Мария на развалинах Карфагена пробили четыре часа, — каждый из гостей подозвал свою карету и все уехали, скрывая под напускным спокойствием настоящую тревогу.
XVII. ГОСТИНИЦА «ПРАВА ЧЕЛОВЕКА»
По словам Костера де Сен-Виктора, около часа ночи Бар-рас был назначен командующим вооруженными силами Парижа и внутренними войсками.
Гражданские и военные власти были обязаны ему подчиняться.
Этот выбор не заслуживал насмешливого тона, которым поведал о нем Костер де Сен-Виктор: Баррас был отважен, преисполнен хладнокровия, предан всей душой делу свободы и к тому же представил в Тулоне неопровержимое доказательство своего мужества и патриотизма.
Он отнюдь не скрывал от себя всю шаткость своего положения и грозную ответственность, что легла на его плечи.
Тем не менее он был совершенно спокоен. Стараясь получить эту должность, он не забывал о своем помощнике, никому не известном человеке, на которого он рассчитывал.
Тотчас же после своего назначения он покинул дворец Тюильри, облачился в длинный редингот, неотличимый по цвету от городских стен, немного помедлил, размышляя, не сесть ли ему в карету; но, подумав, что карета, возможно, привлечет внимание и будет задержана, ограничился тем, что достал из кармана пару пистолетов и заткнул их за свой депутатский пояс, запахнув редингот.
Затем он вышел через калитку около улицы Эшель на улицу Траверсьер, проследовал вдоль Пале-Рояля, прошел немного по улице Нёв-де-Пти-Шан и оказался напротив улицы Монмартрских рвов.
Дождь лил как из ведра.
Город был в страшном смятении, и это смятение было понятно Баррасу. Он знал, что позиционная артиллерия все еще находится в Саблонском лагере и ее охраняют всего лишь сто пятьдесят человек.
Он знал, что на военном складе не более восьмидесяти тысяч патронов и совсем нет ни съестных припасов, ни водки.
Он знал, что связь со штабом, расположенным на бульваре Капуцинов, была прервана секционерами клуба Лепелетье, которые расставили своих часовых по всей улице Дочерей Святого Фомы, вплоть до Вандомской площади и улицы Святого Петра Монмартрского.
Он знал о гордом ожесточении секционеров, как мы уже видели, открыто поднявших знамя мятежа, а также о вчерашнем неудачном походе Мену, получившего столь смелый отпор Моргана, который в два раза увеличил число своего войска и в десять раз поднял его боевой дух.