Белые манжеты
Шрифт:
Они слушали океан, как слушают симфонию, забыв на время о шумах противолодочных кораблей. Да здесь их и быть не могло. Где-то далеко-далеко постанывали сонары [9] рыбаков да гудел, вгрызаясь в шельф, бур нефтяной платформы. В остальном ничто не нарушало величественную какофонию Дна мира. Как знать, может быть, именно нынешний подводный звуковой канал связал все океаны планеты, может быть, только сегодня им удалось услышать голос всего гидрокосмоса, слитый из шума прибоя на скалах и шороха водорослевых лесов, гула подводных вулканов и стеклянного звона, с каким морские попугаи обкусывают кораллы, хорища рыб и грохота разламывающихся айсбергов, скрипов потопленных кораблей и воя песчаных метелей, наконец, из этих странных, может быть, вовсе никем еще не слышанных сигналов из глубин…
9
Промысловые звуколокаторы.
— Товарищ командир, через семь минут взойдет луна, — сообщил динамик голосом штурмана.
— Добро, — откликнулся Абатуров, — не препятствовать.
Голицын мог поклясться, что услышал, как всходит луна. Желтый бугристый шар выплыл из-за покатого морского горизонта, и вся океанская мантия планеты встрепенулась, взволновалась, чуть вспучилась навстречу ночному светилу. С новой силой заструились по подводным желобам и каньонам токи мощных течений, с новой силой пали с уступов океанского ложа подводные водопады, и моря полились из чаши в чашу. И встали из бездны исполинские волны, и прокатились по всей водяной толще, вздымая соленые отстой пучин, мешая слои тепла и холода. Повинуясь полету мертвого шара, всколыхнулась и пошла вверх планктонная кисея жизни, а за ней ринулись из глубин стаи мальков, рыбешек, рыб, рыбин, косяки кальмаров и прочей живности.
Голицын услышал, как волшебный звуковой канал «поплыл», планктонная завеса заволокла его, словно марево ясную даль. Зато появились новые звуки — тусклое гудение, будто луна и в самом деле тянула за собой шумовой шлейф…
Абатуров снял наушники и растер затекшие уши. В коридорчике отсека сновал народ: новая смена готовилась на вахту. Голицын почувствовал на себе взгляд. Скосил глаза и увидел Белохатко. Всего лишь секунду разглядывал боцман Голицына и Абатурова, но Дмитрий понял: боцман ревнует его к командиру.
По обычаю, заведенному на всех подводных лодках, койка старшины команды акустиков устраивается поближе к боевому посту. Голицын разместил свой тюфяк на ящиках с запчастями в узком промежутке между кабинкой офицерского умывальника и переборкой рубки гидроакустиков. Ноги лежащего мичмана выходят против двери командирской каюты. За этой простецкой деревянной задвижкой живет могущественный и загадочный для Голицына человек — командир подводной лодки капитан 3-го ранга Абатуров. Он довольно молод и весел, и Дмитрий никак не возьмет себе в толк, как вообще можно радоваться жизни, взвалив на плечи такой груз забот и опасностей, такую ответственность, такой риск… Иногда в часы злой бессонницы приходят странные мысли: вдруг покажется, что лодка так далеко заплыла от родных берегов, так глубоко затерялась в океанских недрах, что уже никогда не найдет пути домой, что все они так и будут теперь вечно жить в своих отсеках и выгородках и вместо солнца до конца дней будут светить им плафоны. Но тут разгонят стылую тишь тяжелые шаги в коридорчике, отъедет в сторону каютная дверца, и Голицын увидит из своей «шхеры» широкую спину человека, который один знает час возвращения и который всенепременно найдет дорогу домой — по звездам ли, радиомаякам или птичьему чутью. Но найдет! И от этой радостной мысли в голицынской груди поднималась волна благодарности, почти обожания…
Если дверь каюты оставалась неприкрытой, мичман становился невольным свидетелем таинственной жизни командира. Он не видел самого Абатурова, он видел только погрудную его тень на пологе постели. Тень читала, листала страницы, писала, посасывала пустую трубку, надолго застывала, опершись на тени рук. Когда в отсеке после зарядки аккумуляторных батарей становилось жарко, тень командира обмахивалась тенью веера. Голицын знал, что этот роскошный веер из черного дерева подарила Абатурову та женщина, чьи фотографии лежат у него под стеклом на столике. Над этим столиком висит гидроакустический прибор для измерения скорости звука в воде. Абатуров по старой привычке сам определял тип гидрологии. Но однажды попросил это сделать Голицына. Вот тогда-то Дмитрий и увидел ту женщину. Сначала ему показалось, что под стеклом лежит открытка киноактрисы: миловидная брюнетка прятала красиво расширенные глаза в тени полей изящной шляпы. Но рядом лежали еще два снимка, где Абатуров в белой тужурке с погонами капитан-лейтенанта придерживал незнакомку за локоть, обтянутый ажурной перчаткой, а потом — где-то на взморье — по пояс в воде, застегивал ей ремни акваланга.
Командир не был женат, и кто эта женщина, неведомо было никому. Она никогда не встречала Абатурова на пирсе и ни разу не провожала в море.
Из всех лодочных мичманов наиболее близки к командиру корабля двое: боцман и старшина команды гидроакустиков. Если боцман на рулях глубины — это мозжечок субмарины, направляющий ее подводный полет, то гидроакустик — ее слух и зрение, слитые воедино. При обычном подводном плавании на первом плане — боцман, кормчий глубины, при выходе в торпедную атаку — акустик, главный наводчик на цель. Голицын всерьез задумался об этом первенстве, когда прочитал в глазах Белохатко неприязнь, смешанную с почти детской обидой: командир-де не сидит с ним в центральном посту, не величает Андреем Ивановичем, не ведет между делом разговоры за жизнь, а просиживает в клетушке с «глухарями» лучшие вахты и вообще возится с этим беломанжетником как с дитем, как с писаной торбой…
Теперь понятно было, почему в мичманской кают-компании, в этой боцманской вотчине, день ото дня сгущался для Голицына неуют и холодок. А тут за обедом Дмитрий обнаружил в стопке вина кусочек рвотного камня, коим электрики определяют в аккумуляторах примеси сурьмы. Старшина команды электриков мичман Лишний, верный партнер боцмана в домино, предвкушая потеху, исподтишка следил за реакцией Князя. Голицын заставил себя проглотить испорченное вино и сделал вид, что ничего не случилось, а про себя решил столоваться отныне в первом отсеке на одном баке с матросами-гидроакустиками.
После достопамятного заседания комитета ВЛКСМ лейтенант Феодориди и мичман Голицын потянулись друг к другу. К тому же выяснилось, что оба они родились в одном году да еще под одним зодиачным знаком — Стрельцом, что оба любят Булгакова и Маркеса, Яка Йоалу и Людмилу Сенчину, а эстрадная манера Валерия Леонтьева обоим глубоко противна. Они сошлись и как специалисты: если Голицын был силен в теории радиодела, то Феодориди прекрасно разбирался в тактике радиоэлектронной войны. Единственное, что их разъединяло, так это то, что звездочки на погонах Феодориди располагались горизонтально, а у Голицына точно такие же звездочки — вертикально: одна над другой. Дмитрий, несмотря на все старания друга-начальника сгладить служебную грань, никогда о ней не забывал, при посторонних сразу же переходил с Феодориди на «вы», и, кто знает, может быть, эта предупредительность втайне льстила южанину и по-своему упрочала их приязнь. Во всяком случае, Феодориди сумел ввести Голицына в офицерскую кают-компанию, присутствие в которой матроса, старшины, мичмана, как известно, оговаривается всякий раз у старшего помощника командира. Дело пошло так, что лейтенанту Феодориди вскоре уже не надо было испрашивать разрешения у капитан-лейтенанта Богуна, чтобы пригласить мичмана Голицына в кают-компанию посмотреть фильм или сыграть партию в кости. Институтский ромбик на кителе Дмитрия как бы ставил его в один ряд с офицерами, так что его визиты в длинную тесную выгородку под левым сводом второго отсека стали чем-то самим собой разумеющимся.
Почти все лодочные офицеры, кроме командира, старпома и механика, были отчаянно молоды, и Голицыну нравилось их шумное веселое сообщество, нравились их азартные споры, долетавшие порой до гидроакустической рубки; нравились их шутки и взаимные розыгрыши. Нравилось, что инженер-механик Мартопляс, обязанный офицерским собранием не употреблять крепких словечек, изъяснялся теперь на манер тургеневских барышень: «Ах вы гадкий юноша, — журил он верзилу трюмного, — опять скрутили вентиль?! Фу, уйди, постылый!»
Нравилось, что капитан-лейтенант Богун, проспорив Феодориди пари «на американку», честно выполнял наложенное на него заклятие — говорить в кают-компании только в рифму, только стихами (служебные совещания и партсобрания не в счет). И теперь, прежде чем спросить за столом какой-нибудь пустяк, Богун должен был изрядно поморщить лоб: «Голубь милый, подай мне джем из сливы!», «Вон там за бутылкой лежит моя вилка!», «Вестовой, не забудь положить мосол мозговой!»
Однажды Феодориди, застав в рубке Голицына одного, повел такую речь: