Белые манжеты
Шрифт:
Первым элегантную деталь в голицынской одежде приметил торпедный электрик мичман Никифоров.
— Ну ты даешь, Петрович! — засмеялся за обедом электрик. — Вылитый аристократ! У тебя, случаем, дедушка не того?.. Не в князьях состоял? Фамилия-то известно какая…
Пустячное это событие — белые манжеты — оживило каютный мирок, и пошли споры-разговоры, и только боцман, Андрей Белохатко, неодобрительно хмыкнул и процедил сквозь золотые зубы:
— Лодка чистеньких не любит…
— Боцман чистеньких не любит! — парировал Голицын.
С того злополучного обеда за мичманом Голицыным утвердилось прозвище Князь.
А на другой день в отсеках развернулась субботняя приборка, и боцман выставил из-под диванного рундука ящички с гидроакустическим ЗИПом. [3]
— Твое хозяйство? — спросил он Голицына. — Вот и храни в своей рубке.
Конечно же, то было несомненное зловредство. Кому не известно, что в рубке акустиков и без того не повернуться. На лодке каждый кубический дециметр свободного пространства в цене. И торпедисты, и мотористы, и электрики, и радисты стараются захватить в дальний поход как можно больше запчастей к своим аппаратам и механизмам. А тут еще коки с макаронными коробками и консервными банками. А тут еще баталер претендует на любой уголок, на любую «шхеру», куда бы можно было засунуть лишнюю кипу «разовых» простыней, рубах, тропических тапочек… Отсеки не резиновые. Вот и идут старшины команд на поклон к боцману, хозяину всевозможных выгородок, рундуков, камер, сухих цистерн. А у боцмана свои проблемы, свое имущество — шхиперское, рулевое, сигнальное, штурманское….
3
Комплект запасных частей.
Штатная койка Голицына — в аккумуляторном отсеке нижняя по левому борту, изголовьем к носовой переборке, за которой пост радиотелеграфистов. Проще говоря, диванчик в углу мичманской кают-компании. Под ним-то и разместил Дмитрий вместо личных вещей ящички, пеналы, сменные блоки к станциям. Теперь же боцман выставил их на том основании, что все равно-де Голицын в кают-компании не живет, перебрался в офицерский отсек поближе к гидроакустической рубке, кот пусть и хранит свое хозяйство «по месту жительства».
Мичман мичману не начальство, за рундук можно было бы и повоевать — шутка ли отыскивать теперь свободный кубометр объема?! Но с Белохатко особо не поспоришь. Во-первых, по корабельному уставу боцман в мичманской кают-компании — старшее лицо. Недаром он восседает во главе стола — там же, где командир в кают-компании офицеров. Во-вторых, боцман — единственный из мичманов, кто несет вахту, то есть стоит в надводном положении на мостике. Дело это сволочное и потому почетное. Тут у Белохатко как бы моральное право поглядывать на всю мичманскую братию свысока. Даром, что ли, передние зубы вставные — в шторм приложило волной к колпаку пеленгатора. В-третих, боцман — лицо особо приближенное к командиру. Под водой в центральном посту они сидят рядышком: Абатуров в железном креслице, а в ногах у него, словно первый визирь у султанского трона, сутулится на разножке Белохатко, сжимая в кулаках манипуляторы рулей глубины. Впрочем, сжимают их новички-горизонтальщики. Боцман лишь прикасается к черным ручкам, поигрывает ими виртуозно: чуть-чуть вправо, чуть-чуть влево, носовые — чуть на всплытие, кормовые — чуть на погружение. Дифферент «нолик в нолик». Лодка держит глубину как по ниточке.
Голицын, сидя в своей рубке, всегда знает, кто в центральном на вахте — боцман или кто-то из молодых. Белохатко зря рулями не «машет», перекладывает их редко и с толком. Оттого и гидравлика в трубах реже шипит. Насос реже работает — шуму меньше. Плохого горизонтальщика за версту слышно: чик-чик, чик-чик…
Абатуров на боцмана надышаться не может: «Андрей Иваныч, подвсплыви на полметра…», «Андрей Иваныч, нырни еще на полета…», «Андрей Иваныч, одержи», «Андрей Иваныч, замри».
Был командир с Белохатко на короткой ноге не только по службе. Оба в прошлом году купили «Жигули» одной марки. Боцман менял машину уже в третий раз — начинал еще с «Запорожцев», да и до флота баранку крутил, и Абатуров-любитель благоговел перед познаниями профессионала. В отпуск на юг ездили вместе автокараваном.
Взяв все эти обстоятельства в толк, Голицын не стал препираться с боцманом; вызвал своих «глухарей», [4] велел рассовать ЗИП по «шхерам». Потом сходил на камбуз, попросил у коков немного картофельной муки и за ужином вызывающе выпростал из рукавов кителя ослепительно белые, жесткие от крахмала манжеты.
Весь день, поджидая танкер-заправщик, подводная лодка нежилась под изобильным океанским солнцем. И весь день Абатуров, завидев на горизонте какое-нибудь судно, тут же требовал от Голицына определить на слух дистанцию, пеленг, курс, скорость по оборотам, запрашивал род двигателя: что там шумит — турбина, дизель, паровая машина?..
4
Шутливое прозвище акустиков на лодках.
Было досадно сидеть в отсеке, киснуть в духоте рубки, когда другие подставляют спины роскошному солнцу — в кои-то веки такое выпадает?! Если гидроакустик ошибался, Абатуров «высвистывал» его на мостик, и мичман воочию видел свою ошибку, а заодно прихватывал взглядом веселую кутерьму возле люка в носовой надстройке — там свободные от вахт и работ спускались в междубортное пространство поплескаться в морской водице.
Досаду смиряла лишь мысль, что командир сейчас торчит на мостике ради него, мичмана Голицына: просто выпала редкая возможность потренировать акустика «на живца», и Абатуров не хочет ее упускать. Дмитрий знал, что многие командиры лодок сами выращивают своих акустиков подобно тому, как хирурги готовят себе ассистентов или мотогонщики натаскивают колясочников. Акустик в торпедной атаке — первый человек, и командиры, так уж повелось издавна, гордятся чуткостью своих «слухачей» не меньше, чем директора оперных театров — голосами солистов.
Голицыну в глубине души даже льстило, что капитан 3-го ранга Абатуров выбрал именно его в «солисты», возится с ним, «ставит слух», переживает, сердится, радуется… Ради этого не жаль поработать и в «режиме Каштанки»: рубка — мостик, мостик — рубка. Зато ночью за час до погружения Абатуров отдернул ситцевую занавеску, за которой готовился ко сну Голицын, и заговорщицки поманил за собой.
— Бери полотенце и марш на мостик!
В центральном посту по знаку командира к ним присоединился инженер-механик — капитан-лейтенант Мартопляс. Весь солнечный день «мех» тоже просидел в прочном корпусе, не вылезая из дизельного отсека. Втроем они выбрались по трубе рубочной шахты на мостик, спустились на узенькую дырчатую палубу и прошлепали босиком по неостывшему железу в нос, к квадратному лазу в междубортное пространство. Ночное море, распластанное в мертвом штиле, лишь изредка лениво всколыхивалось и пускало по покатому лодочному борту чуть заметный извив волны. Абатуров первым влез в давешнюю «купальню» — в тесную выгородку между носовым обтекателем и броней прочного корпуса. Здесь по грудь плескалась нежная теплая вода, и трое мужчин с трудом, но все же разместились между бимсами и кницами. [5] Они плескались и фыркали, приседали, окунаясь с головой высовывали ноги в притопленный клюз, [6] чтобы поболтать ими над морской бездной, и, забыв про ранги, чины и годы, взвизгивали по-мальчишечьи.
5
Крепежные элементы корабельного корпуса.
6
Вырез в борту для якоря.
Никогда, ни на каком пляже, ни прежде, ни после не испытывал Голицын такого блаженства, как от этого ночного купания посреди Средиземного моря в ржавом железе акустической выгородки. Усталость походных месяцев была смыта начисто.
Потом, проходя через центральный пост в компании с командиром и механиком, Дмитрий бросил на боцмана ликующий взгляд…
Если бы старшего мичмана Белохатко спросили, что он думает о старшине команды гидроакустиков, боцман ответил бы так: «Какой из него моряк? Пианист. Пальчики тоненькие, беленькие, даром что без маникюра… Должность у него „мичуринская“: шумы моря слушать. Послушал бы он их зимой на мостике! Одно звание, что мичман, да и то вроде как стыдится, к офицерам льнет… Кино с ними смотрит. Отрезанный ломоть. Подписка кончится — в столицу слиняет. Барышням семь бочек реостатов нарасскажет про то, как „раз пятнадцать он тонул, погибал среди акул“. Такие флоту нужны, как паровозу якорь!»
Если бы мичмана Голицына спросили, какого мнения он о Белохатко, то и он бы не стал кривить душой: «Всегда представлял себе боцманов кряжистыми, просоленными, широкогрудыми… А наш щупленький, остроносенький, бритенький. Бухгалтер из райпо, а не боцман. Знает, перед кем прогнуться, а перед кем выгнуться. Командиру машину моет. Была бы у Абатурова собачка — собачку бы выгуливал… На одной простыне по месяцу спит, на дачу копит… В конспектах по политподготовке цитаты в красные рамочки обводит. И не от руки — по линейке. Значок техникума носит, а путает „аборигенов“ с „аллигаторами“, „стриптиз“ со „спиритизмом“, „континент“ с „контингентом“. А уж заговорит, так сплошные перлы: „Шинеля на дизеля не ложить!“, „Корпус красить от рубки до обеда…“ Любимое занятие после перетягивания каната — домино. И лупит при этом по столу так, что в гидрофонах слышно: „Тетя Дуся, я дуплюся!“ И такой „сапог“ имеет право на ношение морского кортика?! За флот обидно!»