Белые ночи
Шрифт:
…Выше нос, готовьте сани:
Мы сегодня едем в баню.
Будем париться и мыться,
До упаду веселиться.
Будем плавать и смеяться.
Чтобы чаще нам встречаться!
Будем пить и хохотать,
Да красоток собирать.
Чтоб забыться, чтоб отмыться,
Жарким паром насладиться,
С чистым телом и душой
Возвратиться чтоб домой…
В какой-то момент я так увлеклась, что позволила себе даже улыбнуться, сладко жмурясь в свете выглянувшего месяца и наслаждаясь его мягкими объятиями. Неслышно урча, будто сытая кошка. Щурясь и едва не облизываясь. Конечно, круглая луна нравилась мне намного больше, потому что и сила у нее была не в пример активнее, но и маленький ее краешек мог принести ни с чем не сравнимое удовольствие. Под этим светом хотелось плыть,
Наверное, ни у кого нет таких запутанных отношений с этим небесным светилом, как у меня. Но я не жалуюсь: луна дает мне силу и скорость, она исцеляет, защищает и бережет, как не умеет этого делать никто в целом свете. Но иногда она становится чересчур настойчивой, и тогда моя истинная сущность всеми силами рвется наружу, небрежно сбрасывая маски и многочисленные личины, за которыми я так хорошо научилась прятаться даже от себя самой. Признаться, в эти моменты я ее немного боюсь. И временами начинаю думать, что однажды нечто вырвется из моего тела и расправит крылья, как юная бабочка, выбравшаяся на свет из тесного кокона.
Но пока мне хорошо — я молода, неплохо выгляжу, могу выглядеть еще лучше и вообще как угодно. Мне всего двадцать два. Я полна сил и стремлений. А оберон… ну, он — всего лишь еще одно неизбежное зло, с которым я рано или поздно снова столкнусь лицом к лицу. Правда, надеюсь, это случится после того, как я-бабочка обрету свои лунные крылья. Ведь тогда мы с ним будем на равных…
Я даже не заметила, как миновала полночь. Не услышала тихий плеск в недалекой воде, негромкое шуршание сосновых крон над головой и умолкшего на середине песни крупного кузнечика. Не сразу услышала торопливый топот бегущих ног и далеко не сразу сообразила, что этот топот был каким-то неправильным. Слишком легким для грузного мужчины, слишком мягким для женщины и слишком громким для подкрадывающегося зверя.
Лишь когда сквозь кусты продралась хрупкая фигурка в коротких штанишках и с совершенно белым лицом, на котором двумя яркими звездами горели неподвижные, какие-то пустые глаза, меня неожиданно осенило.
— Лука!!
Мальчишка, только что мчащийся на всех парах, внезапно встал, как вкопанный, невидяще глядя куда-то сквозь меня, и я, наконец, смогла его хорошо рассмотреть. Он был бос, почти гол, если не считать жалких обрывков рубашки на худеньких плечах и изорванных в клочья штанов. Руки и стопы перепачканы в земле, исцарапаны и выглядят так, будто весь немалый путь до реки он проделал не на двух, а на всех четырех конечностях. Грудная клетка бурно вздымается, как от сильного бега. На тонкой шее мощно колотится сонная жилка. Глаза огромные, нечеловеческие, почти черные, хотя только утром казались теплыми, коричневыми, как у отца и деда. Вместо зрачков — два глубоких провала, в которых в такт биению сердца пульсируют странные желтые мотыльки. Губы бледные, прикушенные до крови. Кожа влажная и тоже нечеловечески белая, будто из нее кто-то высосал всю кровь. Но глубоких ран на теле нет. Так, небольшие царапинки и ссадины от хлестких веток, на которые он в каком-то странном забытьи совершенно не обратил внимания. Просто мчался, будто дикий зверек, на один ему слышимый зов и, позабыв обо всем на свете, стремглав спешил кому-то навстречу.
Я очень осторожно, боясь спугнуть, села и посмотрела в его мерцающие непонятными огнями глаза. Да, никакой ошибки нет — сейчас они действительно казались угольно черными, а не карими. Глубокие, бездонные, почти без белков… проклятье! Почти как у меня в редкие лунные ночи! Что же такое с ним творится?! Неужели мы в чем-то похожи?!! Эти странные зрачки…
Золотой месяц щедро пролил на нас теплый свет, незаметно выбелив мою макушку и кожу на руках, но я не заметила — неотрывно смотрела в широко распахнутые глаза мальчика и пыталась его услышать.
Домой… домой… домой…— билась в его голове настойчивая мысль. — Домой… скорее домой…
Не знаю, что меня подтолкнуло: то ли вспомнившийся рассказ Леха, то ли плещущееся отчаяние в этих странных глазах, то ли яркий свет, льющийся с темных небес, от которого мои руки стремительно теряли загар и прежний облик. Я не думала в тот момент. Я просто опустилась на колени перед дрожащим парнишкой и протянула ладони навстречу.
— Твой дом теперь здесь, Лука, — сами собой шепнули губы. — Рядом с людьми, с отцом и матерью. Ты слышишь? Помнишь ее? Зита… твою маму зовут Зита, мальчик, а отца — Велих. Ты нужен им. Очень нужен. И они тебе тоже нужны. Они теперь — твоя семья. Не ищи другой доли, это не твое.
Лука несильно вздрогнул и неуверенно моргнул.
— Не мое?
— Нет, Лука. Больше не твое. Ты уже нашел свой дом. Ты УЖЕ дома. Здесь. Сейчас. Рядом с теми, кто тебе дорог и кто тебя любит.
— А как же ОНИ?
— Они отпускают тебя, — зачем-то сказала я и сама удивилась тому, как искренне это прозвучало. — Они поймут. И я пойму тоже.
— Ты тоже отпускаешь? — неверяще переспросил мальчик.
— Конечно, малыш. Ты свободен в своем выборе. Хочешь остаться?
Он судорожно сглотнул.
— Да.
— Тогда пусть так и будет.
Лука крепко зажмурился, словно пытался проснуться, по его щекам быстро пробежали две мокрые дорожки, из груди вырвался тихий всхлип, а за ним — долгий, прерывистый вздох, полный неимоверного облегчения.
— Спасибо…
Я странно улыбнулась и, едва он качнулся навстречу, осторожно обняла худенькие плечи. Ненадолго притянула к себе и неожиданно поняла, что странный блеск в его глазах был ничем иным, как еле сдерживаемой запрудой слез, будто маленький Лука надвое разрывался между прошлым и настоящим. Именно из-за них мне показалось, что глаза так странно потемнели. Нет, не болезнь это была и не проклятие. Что-то странное, пока непонятное, но смутно знакомое и почти такое же сильное, как стремление к жизни. Казалось, он настойчиво бежал от какой-то древней памяти, страдал и мучился, не понимая, как надо поступить, когда что-то сильнее воли зовет вперед, просыпаясь в редкие моменты прозрения, но родной дом и теплые воспоминания о матери упорно тянули его обратно. Что с ним случилось? Отчего произошло такое раздвоение? Я не знаю. Рум как-то говорил, что иногда люди помнят прежние жизни и долго не могут определиться, где реальность, а где ее отражение. Вот и Лука никак не мог найти себя. Может, он просто запутался в воспоминаниях? А теперь, наконец, отыскал надежную опору и с радостным вздохом принял ее, как данность?
— Спасибо, Трис.
— Не за что.
Он на миг отстранился, глядя на меня самыми обычными, карими, как прежде, глазами. Тихонько шмыгнул носом, размазывая по стремительно розовеющим щекам мокрые дорожки. Недолго изучал мое лицо, освещенное ярким полумесяцем, а потом тесно прижался и порывисто обнял за шею, будто я сделала для него сегодня нечто очень-очень важное.
Оставалось только гадать: что именно.
Но я не стала. Терпеливо подождав, пока он окончательно придет в себя, уверенно подхватила его на руки и быстро пошла в сторону лагеря. В конце концов, его скоро хватятся, поднимется переполох, люди опять не выспятся. Зачем нам лишнее беспокойство? Ведь ничего страшного на самом деле не произошло. Ну, подумаешь, малыш в кустики отлучился? Заблудился слегка, да я вовремя отыскала. Чем не объяснение?.. Так я размышляла, споро направляясь обратно. Прикинула так и этак, поразмыслила, заколебалась, но затем откуда-то поняла, что больше с Лукой странных приступов не повторится, и окончательно успокоилась. Какое-то время молча шагала по темноте, прикидывая, как незаметно просочиться в лагерь, никого не перебудив и не вызвав ненужной паники. А потом мне резко стало не до размышлений, потому что мальчик вдруг приподнял голову и неслышно шепнул:
— А ты красивая, Трис… правда. Мне понравилось, как ты танцуешь.
Вздрогнув от неожиданности, я быстро повернулась, Лука уже крепко спал, все так же обнимая меня за шею и доверчиво прижавшись щекой к груди.
15
Следующим утром я впервые забралась в седло. Не для остроты ощущений, конечно, и не ради того, чтобы поразить попутчиков своими верховыми качествами. Даже не для смеха и не для ненужного бахвальства. Просто пришло время немного увеличить дистанцию между мной и Лехом и не портить едва завязавшиеся дружеские отношения. Потому что, чует мое сердце, если я что-то не предприму сейчас, то очень скоро окажусь в весьма непростой ситуации, из которой потом будет сложно выкрутиться нам обоим. Да и устала я, если честно, от бесконечной тряски на отчаянно громыхающей телеге.