Белые ночи
Шрифт:
Я невольно улыбнулась и спустилась на землю.
— Трис! — ахнула Зита, первой подметив мое воскрешение.
Народ быстро обернулся.
— Трис!!! — подхватился Яжек и со всех ног кинулся навстречу. — Живая? Все нормально? Ничего не болит?!
Я и опомниться не успела, как вокруг стало неожиданно шумно и тесно. Они побросали все дела, позабыли про ужин, отложили оружие и сгрудились, будто я была им близкой родственницей. Или, по крайне мере, хорошей знакомой. За Яжеком подтянулись и дружно разулыбались Олав с Олером, от которых было странно встречать подобное единство. Меня крепко обняли,
Я наклонилась, чтобы потрепать русую макушку, но он неожиданно вцепился обеими руками и с прерывистым вздохом повис на моей шее, пряча лицо и тесно прижимаясь щекой. А потом взглянул с таким обожанием, что мне даже неловко стало — я ведь ему совсем чужая. Всем им чужая… да, видно, они так уже не считали.
На душе неожиданно стало очень тепло.
— Лука, ты чего? — тихо спросила я, присев на корточки.
— Я знал, что ты живая, — мальчишка подозрительно шмыгнул носом, подняв на меня горящие глаза. — Я знал! Ты просто не можешь умереть!
— Да? Это еще почему?
— Потому что ты… танцуешь! — торжественно выдал он и выжидательно посмотрел.
Э-э… что тут можно сказать? Во сне, может быть, и танцую иногда, но разве можно объяснить разницу этому забавному сорванцу? И откуда бы ему об этом знать, интересно? Разве что… разве что он прекрасно помнит наш недавний разговор и те странные слова, что шептал в полузабытьи на обратном пути и которые так поразили меня своей странной убежденностью. Ведь тогда он тоже сказал, что я умею танцевать. И, мне показалось, имел в виду совсем не обычный танец.
Я внимательно глянула в неистово горящие глаза мальчика, и он упрямо сжал губы, чуть ли не с вызовом глядя на меня в ответ. С полным знанием дела, с осознанием собственной правоты, почти граничащей с дерзостью. С тревогой, сомнением и такой отчаянной надеждой, что мне снова стало неудобно за свое полнейшее непонимание. Выходит, и правда, отлично помнит, о чем мы тогда так недолго беседовали. Весь этот странный, непонятный, но удивительно уместный в тот момент разговор. И, думается, даже понимал в нем гораздо больше, чем я сама. А отцу с матерью, судя по всему, ни словечка не сказал. Так это надо расценивать? А, малыш?
— Ты… не сердишься? — нерешительно уточнил он, вдруг неловко отстранившись и виновато опустив взгляд.
— Нет. На что мне сердиться? Ты разве сделал что-то плохое?
Лука быстро поглядел по сторонам, на слегка озадаченные лица родителей и не менее озадаченные физиономии остальных. Заколебался, помялся и, наконец, тихонько вздохнул:
— Я тебя… видел.
Ах, вот оно что. Кажется, мое купание не осталось для него тайной за семью печатями? Или же смутила короткая рубашка, о которой в тот вечер я напрочь позабыла? Неужели его напугали мои длинные ноги? Да они же не кривые и не страшные, хотя, как говорят, дети в этом возрасте бывают ужасно впечатлительными.
— Я тебя — тоже, — доверительно шепнула я, чтобы сгладить воцарившееся неловкое молчание. — И даже с голыми пятками, представляешь? Но не думаю, что в этом есть какое-то преступление, потому что свои собственные пятки я могу охотно продемонстрировать любому желающему. Даже сейчас. Веришь?
Лука непонимающе хлопнул ресницами.
— Так что я не сержусь. Что же касается остального… не бери в голову. Я танцую, когда хочу, и с тем, с кем считаю нужным. И уж поверь, не позволю вмешиваться в это никому, кого видеть не желаю. Понятно?
Он, наконец, просиял, словно действительно понял мою путаную фразу. И слава богу, потому что она мне самой была решительно непонятна. Я погладила вихрастую макушку и, поднявшись, неожиданно наткнулась на беспокойный взгляд Леха.
— Ну? — скептически оглядела его с ног до головы, мысленно отметив, что он не решился подойти вместе со всеми и все еще мнется поодаль, явно не зная, как себя вести. — И это — все, что ты можешь мне сказать? После того, как я тебя поднимала на ноги, страдала от твоих острот, пачкала руки мазью, кормила с ложечки, терпела громкий храп…
— Какой храп?! — на мгновение опешил Лех.
— А разве это был не твой? — задумалась я под тихие смешки.
— Нет!!
— Странно… но все равно: согласись, что за такую заботу меня надо хотя бы обнять после чудесного спасения, а не стоять истуканом, дожидаясь специального приглашения?
Он изумленно вскинул брови, силясь понять, сколько в сказанном было шуткой, а сколько вполне серьезным, но потом неуверенно кашлянул.
— Ну… ты такая недотрога, что я прям даже не знаю, стоит ли.
— М-да? Хочешь сказать, что отказываешься пользоваться случаем и отдаешь меня на растерзание всем остальным?
— Нет, — наконец, усмехнулся Лех, быстро подходя и крепко обнимая меня за плечи. — От такого случая грех отказываться. И уж тем более — грех отдавать тебя в чьи-либо руки.
Я мысленно вздохнула, хорошо понимая все, что он не договорил.
— Ну, вот. Сразу видно, что ты почти полностью выздоровел. Надеюсь, это не сопровождалось бесцельным уничтожением припасов, и я смогу отыскать в этом лагере хоть одну корочку хлеба? А, Лех? Ты еще не все съел?
Брегол вдруг негромко рассмеялся.
— В точку, милая. Честно говоря, у него с детства был преотличный аппетит. А с годами он только растет. И, боюсь, если у Леха когда-нибудь будет жена, она замучается кормить такого проглота.
— Какие ужасы вы рассказывает, уважаемый! — притворно отшатнулась я, одновременно ловко выворачиваясь из рук сконфуженного воина. — Это ж сколько придется готовить! А я, к сожалению, вообще этого делать не умею…
— Ничего, научишься.