Белые паруса. По путям кораблей
Шрифт:
Поглядел на Костю.
— Спортсменам-профессионалам у нас не место. Если кто на фиктивной должности числится, зарплату получает, а не работает, — это обман. Государства обман.
Костя чувствовал на себе испытующие взгляды товарищей. Надо решать. Решать, что ответить Остапу Григорьевичу, как поступить, как жить дальше. Можно встать и уйти, завтра «наняться» в другое спортивное общество, как и делал и, наверно, будет делать Шутько. Чемпиона возьмут, может быть, на более выгодных условиях, чем здесь.
— Хорошо, — сказал Костя, и
— Молодец! — одобрил молчавший до сих пор дядя Пава.
— Вот и все, — закончил Остап Григорьевич. — Возражений нет?
— Принято единогласно, — шутливо сказал Михаил и все засмеялись — не шутке его, а внутреннему настроению души.
— Помни, товарищ начальник яхт-клуба, чтобы Шутько сюда ни ногой, так коллектив решил, — притворно строго обратился Остап Григорьевич к дяде Паве, а сам с хитринкой косился на Приклонского.
— Помню, помню! Разве ж я против коллектива могу, — в тон ответил дядя Пава.
Приклонский слышал этот короткий разговор, но не подал вида. Поднялся и ушел, не попрощавшись ни с кем. Он считал себя правым. Слишком много лет видел Илларион Миронович вокруг такое отношение к спорту, какого придерживался сам. Оно вошло в плоть и кровь Приклонского и не мог он сразу, после первого столкновения с коллективом, немедленно изменить взгляды. А может, никогда и не изменит? До гробовой доски обожать будет чемпионов, презирая «шушеру»? Морально калечить хороших ребят и девчат, кружа им головы неумеренными похвалами, разлагая щедрыми подачками и поблажками?
Ответить на эти вопросы трудно. Однако все меняется в жизни нашей, уходят в прошлое и «меценаты».
С Сенькой Шутько труднее. Хитер он, оборотист, знает выгоду свою и умеет блюсти ее. Отсидев пятнадцать суток, как ни в чем не бывало явился в яхт-клуб.
Дядя Пава тоже умел хитрить, когда хотел. Увидев Сеньку, спросил с невинным видом:
— Ты чего здесь?
— Как чего? На работу явился, числюсь, так сказать, тут, а без меня, в отсутствие мое, уволить меня не могли, правов таких нету.
Дядя Пава улыбнулся.
— Путаешь что-то, дорогой. Одна в яхт-клубе штатная единица, да и та мною занята, вакансий не имеем.
— Это как же понимать?
— Очень просто, числишься ты, если не ошибаюсь, по малярному цеху, туда и ступай. Пожелаешь после работы спортом заняться, милости прошу к нам, содействие всякое окажу.
Не говоря ни слова, Сенька повернулся на каблуках, сплюнул и удалился. В тот же день видели его в кабинете Приклонского, беседа состоялась без свидетелей, о чем — никто не знает. Только больше в заводской яхт-клуб Шутько — ни ногой.
Сенька не огорчается. Стал начальником крупной водной станции, будет участвовать в очередной черноморской регате, намерен добиться призового
Возможно, что и добьется.
Ревность и любовь
Будь на месте бригадир сварщиков, ничего не случилось бы. Но он ушел в отпуск и бригадирские обязанности легли на плечи помощника — Михаила. Оттого все и началось.
Костя работал на палубе недавно поднятого на док маленького танкера, когда появился Михаил. Увидев своего матроса, Костя оторвался от дела, поздоровался:
— Привет, Семихатка.
— Здравствуй. К обеду кончишь?
— А что? Наверно, кончу.
— Тогда в машинное отделение перейдешь, я покажу, что там сделать надо.
— Чего ради? — удивился Костя. — Тут еще объект есть, а на палубе вкалывать куда приятнее.
— Вот я и хочу сюда молодого поставить, — объяснил Михаил, — раз здесь полегче. Парень-то недавно из ремесленного, сложное задание поручать рановато.
— Брось, Семихатка, ерундить. Никуда я не пойду, — упрямо сказал Костя.
Михаил не ожидал возражений, удивился. По голосу, по всему виду Кости понял, что тот решил стоять на своем. И стало ясно почему. Для него помощник бригадира остается Семихаткой, над которым можно без конца подтрунивать, глядеть свысока. И если сейчас же не поставить все на свое место, то такие отношения будут продолжаться, Костю слушаться не заставишь, не из тех он, кто охотно признает ошибки. Еще бродит старая закваска «чемпионская».
Костя истолковал молчание Михаила по-своему, как нерешительность. Повторил:
— Никуда не пойду.
— Надо — пойдешь!
— Ничего не надо, не выдумывай.
Подчиняться Семихатке не собирался. И вообще несправедливо, что приезжий, который без году неделя на заводе, командует тем, у кого отец и дед проработали тут весь век, кто сам, можно сказать, здесь вырос. Пусть Семихатка не воображает.
— Ведь ты лучше с работой справишься, чем молодой, — спокойно и рассудительно проговорил Михаил, который не терял надежды урезонить спорщика.
— Ты меня не агитируй, я сам знаю.
Терпение и благоразумие Михаила иссякли. Строго сказал:
— Если так, выполняй распоряжение. После обеда на тот объект, что нужно.
Костя распалился еще пуще:
— Распоряжение! А ты кто такой, — распоряжаться!
— Помощник бригадира, сейчас его заменяю, пора знать.
— А-а! Начальство шибко! Распоряжения отдает! — Зол был Костя на весь мир и только случая искал, чтобы на ком-то сорвать злость.
Крупнее поругаться им не пришлось. Чтобы не наговорить лишнего и не испортить отношения совсем, Михаил ушел. Дальнейших Костиных слов не слышал. Того это еще больше вывело из равновесия. Бормоча что-то себе под нос, рывком опустил щиток, принялся за дело. Как ни злился, а понимал, что перейти под палубу, хочешь — не хочешь, придется. Настроения это, конечно, не улучшало. Придумывал планы мести Семихатке, а придумать ничего не мог.