Шрифт:
Глава первая
Когда Европа представляла собой скопище враждующих между собой племен, Рим был всего лишь одним из городов-государств на Тибре, а израильский народ – пастухами, бродящими по Иудейским горам, любая девчушка могла запросто пройти с мешком бриллиантов через всю Империю Лони в Восточной Африке, не боясь, что у нее отберут хотя бы один из них. Если бы у нее заболел глаз, то здесь, только здесь, и больше нигде в мире, нашлись бы люди, которые вылечили бы ее. В любой деревне она могла в обмен на свои бриллианты получить пергамент, отнести его в любую другую деревню и получить взамен драгоценные камни абсолютно такого же веса и чистоты. Водами великой реки Бусати наполнялись искусственные озера, из
Историкам не известно, когда именно лони перестали заботиться о своих каналах и плотинах, но во времена арабских завоеваний лони являли собой лишь небольшое племя, прячущееся в горах, дабы избежать полного уничтожения. Поля иссохли, река Бусати текла как хотела, и каждый десятый был слеп. Страной правило племя хауса, единственной целью государственной политики которого было выслеживание и уничтожение оставшихся в живых лони.
Тех лони, которые не умели как следует прятаться, вылавливали, но убивали не всех – некоторых отводили к реке, на определенное место, где обменивали на продукты и напиток, называемый ромом. Бывало и так, что тот, кто приводил лони на это место, сам разделял судьбу своего товара. Одна за другой исчезали целые деревни, а их жители оказывались на плантациях Карибских островов, Южной Америки и Соединенных Штатов. Лони высоко ценились, поскольку к тому времени о них уже было известно, что женщины их красивы, мужчины сильны, а все они безвольны, и даже не помышляют о каком-либо сопротивлении.
В году одна тысяча девятьсот пятьдесят втором, если вести отсчет лет с того времени, когда родился бог, которому поклоняются в Европе, Северной и Южной Америках, а также в некоторых местах в Африке и Азии, колония, называвшаяся Лонилендом, стала независимой. На мощной волне национализма, прокатившейся по стране в 60-х годах, бывшая колония была переименована в Бусати, а на еще более мощной волне 70-х из нее выслали всех азиатов, которые прибыли туда с англичанами и открыли свои магазины еще тогда, когда расположенная вдоль реки Бусати земля называлась Лонилендом.
С азиатами, бежавшими из страны в результате «бусатизации», землю лони покинули последние из тех, кто был способен лечить глаза. Маленькие девочки теперь не осмеливались показываться на улице. В страхе перед солдатами никто уже не носил дорогих вещей. А высоко в горах прятались разбросанные остатки Империи Лони, ожидая прихода обещанного спасителя, который вернет им былую славу и процветание.
Глава вторая
Джеймс Форсайт Липпинкотт пронзительно закричал, вызывая своего боя, который был где-то тут, в отеле «Бусати». В гостинице все еще пользовались полотенцами с вышитыми на них словами «Отель Виктория»; повсюду – в залах, на портьерах, форменной одежде боев, и даже на водопроводных кранах – можно было видеть витиеватую букву "В", написанную, тисненную или вышитую – в зависимости от материала, на котором она располагалась. С тех пор, как ушли англичане, в гостинице не было горячей воды. С тех пор, как накануне приезда Липпинкотта из аэропорта Бусати вылетел самолет с последними азиатами, в гостинице не стало и холодной воды.
– Бой! – вопил Липпинкотт. Там, в Балтиморе, он не посмел бы назвать «боем» и девятилетнего мальчика-негра. Здесь, он вызывал так коридорного. В соответствии с новой бусатийской традицией, изложенной накануне в последнем выпуске газеты «Бусати Таймс», любой иностранец, особенно белый, назвавший бусатийца «боем», мог быть оштрафован на сумму до тысячи долларов, брошен в тюрьму на девяносто дней и наказан палками.
Если, однако, вы загодя заплатите
Эта процедура называлась в Бусати платежом, предваряющим нарушение, и считалась элементом новой революционной системы правосудия.
В Балтиморе подобная система называлась взяткой.
– Ко мне, бой! – вопил Липпинкотт. – В кране нет воды.
– Да, бвана, – послышался голос из коридора, после чего появился черный потный человек в обвислой белой майке, обвислых белых трусах и паре пластиковых сандалий с лопнувшей подошвой, обладание которыми делало его одним из наиболее богатых людей в его родной деревне, находящейся в десяти милях вверх по реке.
– Валла к вашим услугам, бвана.
– Принеси же проклятой воды, ниггер, – сказал Липпинкотт, швырнув в лицо Валлы полотенце.
– Да, бвана, – сказал Валла и стремглав бросился из комнаты.
Когда Липпинкотт прибыл в Бусати, он был полон решимости уважать благородные новые африканские традиции и старательно заниматься поиском давно забытых. Однако быстро убедился, что вежливость делала его всеобщим посмешищем, а кроме того, как сказал министр общественной безопасности: «Эти ниггеры из джунглей просто нуждаются в том, чтобы их били, господин Липпинкотт. Не то, что вы или я. Я знаю, конечно, это противозаконно, если в наше время белый ударит черного, но, между нами, цивилизованными людьми, говоря, единственно правильным обращением с выходцем из джунглей может быть хорошая взбучка. Они не такие, как мы, хауса. Это даже и не лони, помоги им Господь. Это просто несчастные полукровки».
Вот тогда-то и узнал Джеймс Форсайт Липпинкотт о предваряющих нарушение платежах, и тогда же, получая две стодолларовые банкноты, министр общественной безопасности пообещал ему: «Если кто-нибудь из этих парней доставит вам неприятности, вы только скажите мне. И больше вы их никогда не увидите».
В Балтиморе Джеймс Форсайт Липпинкотт старательно называл горничных по фамилии, да еще со словом «мисс» или «миссис», в возглавляемой им компании он выдвигал на руководящие посты и негров, но в Бусати он вел себя как бусатиец. Только так здесь можно чего-нибудь добиться, говорил он себе, и даже не подозревал, насколько ему нравится этот метод по сравнению с принятым в просвещенном Балтиморе, где, чтобы решить какую-нибудь проблему, надо было каждый раз проводить очередной семинар по расовым отношениям.
Здесь Бусати, а не Балтимор, и если бы он не следовал бусатийской системе рукоприкладства по отношению к ниггерам из джунглей, разве не было бы это своего рода утонченной формой расизма, поскольку означало бы, что он верит в превосходство американского подхода над бусатийским?
Джеймс Липпинкотт потрогал щетину на своем давно небритом подбородке. Придется все же побриться. Если подождать с этим еще денек, то его могут принять за одного из тех хиппи, которые, приезжая в Бусати, никогда уже оттуда не возвращаются. Чисто побритый человек в костюме пользовался в Бусати определенным уважением. Ну а те, кто искал правду, красоту и стремился к общности с человеком и природой, те, раз появившись, никогда уже больше не возникали.
В комнату вбежал Валла с наполненной водой суповой миской в руках.
– Чего ты ее сюда притащил? – спросил Липпинкотт.
– Кувшинов больше нет, бвана.
– Что случилось с кувшинами?
– Освобождены вчера армией, бвана. Чтобы их не заполучили империалистические агрессоры. Атомные самолеты летели воровать кувшины, но наш великий всегда побеждающий лидер уничтожил агрессоров.
– Правильно, – сказал Липпинкотт, – мощное наступление империалистических стран.
Он сунул палец в суповницу и возмутился.