Белые снега
Шрифт:
— А она не лечилась? — спросил Сорокин и тут же вспомнил: где она могла лечиться, если в селе один-единственный лекарь — шаман Млеткын?
— Лечилась, — тоскливо ответил Пэнкок. — Млеткын камлал над ней, призывал духов. Старался, уставал очень. А раз даже сам занемог. Говорил — взял часть болезни на себя. Но шаман выздоровел, а мать так и осталась больной. Наверное, она скоро уйдет сквозь облака.
Чувствовалось, что парень очень любит мать, и мысль о ее смерти тяготит его.
Скрип снега под торбазами нарушал мерзлую тишину. Солнце оторвалось от горизонта. Это был добрый знак поворота к весенней поре.
— Скажи, Пэнкок, — Сорокин обдумывал, как бы спросить об этом поделикатнее, но нужных слов не находилось. — Скажи, а вы платите шаману за лечение?
— Нет! — горячо возразил Пэнкок. — Никогда не платим. Этого делать нельзя!
— Извини, — пробормотал Сорокин, ругая себя за бестактность.
— Конечно, — уже спокойнее продолжал Пэнкок, — потом мы даем шаману подарки. Окорок олений, лахтачью кожу на подошвы, пыжик, шкуры неблюя для зимней кухлянки и разное другое… Кто что может. Но платить — этого нет!
С высоты холма хорошо просматривались два ряда яранг, вытянувшихся вдоль косы, погребенной под снегом. Снег стер границы между морским берегом и океаном, и лишь гряда торосов указывала на нее.
Сегодня вечером уезжает Драбкин. Ему предстоит дальнее путешествие, и он вернется только в мае, когда нартовая дорога начнет таять.
— Верно, что у Каляча лучшая упряжка? — спросил Сорокин.
— Ии, — ответил Пэнкок. — У него — лучшие собаки. Часть он купил на Колыме, а передовик у него с острова Ипэтлин. Понимает по-чукотски и по-эскимосски. Очень умная собака. Конечно, лучше бы Драбкин поехал с кем-нибудь другим…
— Почему?
— Каляч — родственник Омрылькота.
— Омрылькот — член родового Совета, — напомнил Сорокин.
— Да… Но он чужой для новой жизни человек, — упрямо проговорил Пэнкок. — Когда вас тут не было — он торговал и обманывал своих сородичей не хуже американцев. Теперь он затих, потому что боится Красной Силы.
— Чего боится?
— Красной Силы, — повторил Пэнкок. — Это сила большевиков. Они вооружены винтовками с ножами на кончиках стволов, и у них еще есть такие ружья на колесах, которые стреляют сразу несколькими пулями и убивают десяток человек. Красная Сила может узнать обо всем через шесты с железной проволокой и кожаные накладки на ушах…
Сорокин опешил:
— Где ты об этом слышал?
— Рассказывали знающие люди… — уклонился от прямого ответа Пэнкок.
Значит, жители Улака имели свой, другой источник сведений о новой жизни, и они создавали причудливый, понятный только им облик Советской власти и Красной Армии.
Охотники спустились с холма, пересекли замерзший ручей и увидели ребятишек, катающихся с горы на санках из моржовых бивней.
Они оживленно и с явным удовольствием здоровались с учителем, старательно выговаривая по-русски:
— Здравствуйте, Пиотыр Яковлевич!
Сорокин заметил им:
— Надо здороваться не только со мной, но и с Пэнкоком.
— Здравствуйте, товарыч Пэнкок! — с насмешливой улыбкой произнес Роптын, а за ним и остальные.
— Здравствуйте, — серьезно ответил Пэнкок.
Драбкин, облаченный в дорожные меховые штаны с низким поясом, в который был продет тщательно свитый из оленьих жил шнурок, последний раз перед дорогой проверял снаряжение. Перед ним громоздились плитки прессованного чая, кулечки с мукой и сахаром, патроны, спички… В тамбуре стоял мешок с замороженными пельменями, которые под руководством Драбкина, приготовила Наргинау.
— Ну, я, пожалуй, готов, — тяжело дыша, сообщил Драбкин. — Мы еще берем целый кымгыт собачьего корма. Так что еды на первое время хватит и нам, и собакам.
— Сеня, — сказал Сорокин. В горле стоял комок. — Ты береги себя, не зарывайся. Каляч человек не очень надежный, близкий к Омрылькоту…
— Дорогой мой, Петь, — улыбнулся Драбкин. — Где наша не пропадала! Для меня в этом путешествии главное — собаки, а у Каляча они лучшие! Я этого типа раскусил давно, так что можешь не беспокоиться!
На столе среди других предметов лежал револьвер. Драбкин взял его, повертел.
— Петь, ты тут остаешься безо всякого оружия, возьми мой наган.
— Нет, — наотрез отказался Сорокин. — Тебе он будет нужнее. Я на охоту буду брать у Пэнкока его винчестер.
Драбкин подержал в руке наган, словно взвешивая:
— Верно, для охоты это ружьецо, как его называют местные жители, не годится… Ну, добро, поеду вооруженный до зубов. У меня ведь еще винтовка.
— Винтовка может отказать, а по дороге всякое может случиться — медведь нападет, волки…
Провожали Драбкина всем селением. Собаки повизгивали, коротко лаяли. Люди тихонько переговаривались.
Драбкин в толстых меховых штанах, в добротной кухлянке с белым нагрудником, в полосатой камлейке из матрасной ткани, в оленьих рукавицах выглядел настоящим луораветланом. Он попрощался с Наргинау в тамбуре, крепко ее поцеловал и сказал, что по возвращении они поженятся по новому закону, запишутся в родовом Совете. Сейчас Наргинау стояла чуть поодаль ото всех остальных и неотрывно смотрела на Драбкина, который время от времени тоже поглядывал в ее сторону.
Подошли Млеткын, Омрылькот, Кмоль…
— Давно не ездили так далеко, — заметил Омрылькот. — Когда торговала русская ярмарка на Колыме, через Улак проезжало много нарт. Иные шли даже с Анадыря.
Каляч заканчивал последние приготовления: лоскутком медвежьей шерсти наносил на полозья тонкий слой льда. Ему помогли поставить нарту на полозья. Поверх хорошо увязанного груза лежали две небольшие оленьи шкуры — дорожные сидения. Место Драбкина было позади каюра.
— Готово, — сказал Каляч.