Белые волки
Шрифт:
товищем на горы.
— Пошаливать начали.
— Что?
— Так-то тихо было, никогда ничего не
слыхали, а теперь вышло. Деревня тут в горах,
вон между той, вишь, вострозубая-то, и вон
той, что поправее, как малахай киргизский
стоит. Заехали в деревню с десяток партизан
из анненковцев, — анненковцы тут у нас
по губернии воюют, — безобразничать на-
чали. Целую неделю ни проходу, ни проезду.
Мужиков в нагайки.
шибли. Через три дня в деревню целая ар-
мия. —Давай виноватых! — Ну, конечно, где ж
виноватых сыскать, все виноваты. Все били,
все и в ответе. Так на своем и стоят:
— Нет виноватых!
— Нет?
— Нет!
— Ладно.
Выстроили всю деревню на улице, поста-
вили пулемет.
— Нет виноватых?
— Нет!
_ И давай пощелкивать... Мало которые
уцелели, все здесь полегли, и старые и малые...
А которые уцелели, те в горы ушли, тем
дорога одна теперь. Ну, к этим атамановец
или там белогвардеец какой не попадайся:
живого не выпустят... Купчишкам тоже спуска
не дают. Много купчишек этой дорогой
шляется в Монголию, товаром красным спе-
кулируют... Пошаливают, для че не поша-
ливать...
Ямщик замолчал, задумался. Задумался и
Дмитрий о своем.
— Теперь, вот, Сизовские бунт объявили.
Дмитрий вспомнил высокого черного
мужика, ходока из Сизовки.
— Это где Кардинское имение было?
— Вот, вот, это самое... И к соседям
послали: бунтуем, мол.
Решил ехать в Сизовку.
– -------
Верстах в пяти от Сизовки Дмитрия
догнал отряд конных милиционеров.
— Стой! Что за человек?
Быстро оглянул всадников. Заметил между
ними молодого бледного попика.
— Ага, каратели!
— Человек, как человек, а еду по своему
делу.
— По какому делу, куда?
— В Сизовку мне, а по какому делу, о
том я только одному могу сказать. Кто у
вас старший?
— Я старший и есть.
Киселев вынул бумажник, протянул стар-
шему документ, взятый у человека во френче.
Старший прочитал, с уважением вернул
бумажку.
— Свой, значит. Выходит, по одному делу
едем.
Дмитрий улыбнулся.
— Должно, по одному.
Пригласил с собой попика.
— Садитесь, батюшка, неловко духовному
лицу верхом.
Поп пересел к Дмитрию, с любопыт-
ством оглядел его.
— Вы от начальства, должно быть?
Дмитрий молча кивнул головой.
— А вы, батюшка, с отрядом?
— Нет, сизовский я. Бунтуют мерзавцы!
Милиционеров арестовали, почту заняли, зем-
ство прогнали, пароход ограбили. Я почел
священным долгом осведомить.
— Может, склока одна, не бунтуют?
У Дмитрия такой спокойный вид, а
внутри сгорает от нетерпения узнать от попа
про бунт в Сизовке.
— Что вы, почтеннейший господин, бунт,
бунт! Управляющий уездом тоже сомневался.
Может, говорит, так, по пьяному делу. Бунт,
бунт! Против власти, против церкви, против
бога!
Дмитрий с многозначительным видом
улыбается, небрежно роняет:
— Я кое-что знаю, но подробных доне-
сений не имею. Там ходок этот... как его...
Попик с почтением посмотрел на Дми-
трия: должно быть, крупная птица, донесения
имеет.
— Это вы про Ивана Бодрых изволите
говорить; который насчет земли в город ездил.
— Да, кажется так зовут этого ходока.
А как вы это, отец, пробрались, как вас
бунтовщики не сцапали?
Попик улыбается.
— А я, господин, пешечком. Вышел будто
на прогулку, зашел за село да и давай бог ноги.
Дмитрий смеется. Чувствует, что поп
считает его за какое-то начальство. Прини-
мает покровительственный тон, хлопает попа
по колену.
— Молодец, батя, молодец!
Поп воодушевляется.
— Понимаете, господин, штаб, сукины
дети, выдумали!
— Да чтовы?!
— Да, да. Вот этот самый Бодрых, Лы-
скин Яков, Молодых Петр, — мужики! И пред-
ставьте — китайца выбрали!
Дмитрий искренно восторгается.
— Да что вы?
— Да, да, китайца!
— Китайца? Это интересно!
— Пришли к нам трое с мануфактурным
товаром, этим дикарям и втемяшилось, что
китайцы от большевиков подосланные. Одного
и выбрали в штаб.
— А, может, они и впрямь подосланные?
— Что вы! По-русски ни слова не пони-
мают.
Подъехал старший милиционер.
— А вы слыхали, здесь недалеко верстах
в ста Петрухин орудует?
— Знаю, да.
Больших трудов стоит Киселеву спокойно
ждать, когда милиционер начнет рассказывать.
— Вот жизнь собачья! С лошади не схо-
дишь, так на лошади и живем. Мыкаемся по
всему уезду. Чуть не в каждом селе теперь
бунт. А этот Петрухин как чорт носится.
Киселев успокаивает.
— Не долго наносится, скоро отдыхать