Белый, белый день

Мишарин Александр

Но прошло время и П.П. вдруг осознал, что начисто забыл целые полотнища этих стихов. Зато заметил, что их - Мандельштама и ту же Цветаеву - запела Пугачева! Или какая-нибудь Валерия...

Сначала он только улыбался этому, а потом понял, что "эти строки" понимаются новым поколением по-другому - проще, реальнее, ремесленнее. Для них это были не судьба, не стихия, сделавшие из этих авторов титанов, душевных ответчиков и страдальцев почти на целый век!

Для нового времени это были просто "тексты"!

И глупо по-другому, а не так реально к ним относиться...

– Ну и что, дед, в этих строках такого?
– спрашивала внучка, дочь его сына Антона, перелистывая, как ему казалось, даже с некоторой брезгливостью старые прижизненные сборники Георгия Иванова или первые три книжки Ахматовой.

– А вот Твардовский сказал, что не понимает, как можно написать два стихотворения.
– П.П. старался не волноваться.
– "Жил на свете рыцарь бедный" и вот это, ахматовское, - "Звучала музыка в саду..."

Девочка посмотрела на деда умными темными глазами и, чуть смутившись, спросила:

– А кто написал "Жил на свете рыцарь бедный"?

– Как кто?
– Старик даже побагровел.

– Ну да, конечно.
– Анечка быстро, небрежно сунула книги на первое попавшееся место, зная, что дед сейчас рассердится, и, сделав какое-то легкое, круговое движение, отчего ее волосы, грудь и очень дорогое платье все вдруг ожило в едином, очень притягательном порыве, чуть замедленно сказала: - А тебе не кажется, что во всем этом...
– Она обвела взглядом книги на полке, холл, большую комнату и его самого.
– Есть что-то...
– На мгновение она споткнулась, но все равно выговорила. Прямо и, что самое главное, искренно: - Ну что-то дурацкое?!

П.П. смотрел на нее, неожиданно понимая и принимая ее дерзость.

– Есть!
– Он поднялся из кресла и, подойдя к внучке, осторожно и нежно поцеловал ее.
– Ты молодец! Что задумалась обо всем этом. Ты много раз в жизни будешь задавать себе этот вопрос. И каждый раз отвечать на него заново...

– Я не буду.
– Аня смотрела на него не по-детски трезво.

– Нет! Именно ты будешь!
– отмахнулся П.П.
– Тебе, единственной в нашей семье, перепало что-то от меня. Как мне - от матери.

– А что?
– тихо спросила Анечка.

– Глубокая и властная чувственность... Конечно, смешно мне, деду, говорить своей внучке о таких вещах.

– Ты смешной! Я уже давно живу полноценной женской жизнью!

– Как... давно?
– кашлянул П.П.

– Ну не знаю...
– Анечка тоже смутилась.
– Месяцев восемь, наверное. Восемь месяцев и одиннадцать дней. Если быть точной...

Кавголов поднял глава к потолку, сделал глубокий вздох и сказал - то ли Анечке, то ли самому себе:

– Я уже сказал: "Глубокая и властная чувственность". Значит, ты можешь рассчитывать, что она периодически будет казаться тебе любовью. А скорее раза два в жизни - ты действительно будешь способна...
– П.П. замолчал. Он стоял, глядя перед собой. Потом махнул рукой и отвернулся.
– Будешь способна ко всему этому...
– Он махнул в сторону бесконечных, до самого потолка, стеллажей с книгами.
– И тогда тебе все это не покажется ни глупостью, ни дамскими или полубезумными бреднями.

Анечка пожала плечами, хотела сдерзить, но почему-то покраснела и спросила:

– Какая же это любовь? Трагедия? Или, наоборот, счастье? Так все говорят...

Павел Павлович неожиданно рявкнул:

– Ну и пусть говорят! Только не путай траханье... даже самое умелое, мастерское... Чему тебе еще придется, кстати, научиться...
– Он от смущения перевел дыхание.
– Ну это не мое дело. Не мой вопрос. Тебя научат, научат! Кавголов даже погрозил кому-то пальцем.
– В общем, иди! Мала ты еще для подобных разговоров!

– Тогда не надо было начинать!

Внучка стояла перед ним вытянутая, горделивая, с неуловимой кавказской статью (одна из ее бабушек была осетинской княжной), по-парижски одетая, заласканная матерью, отцом, всей семьей. Да и им самим - "странным дедом", к которому ее почему-то так тянуло...

А почему? Ведь П.П. явно давал понять всем: "Оставьте меня в покое! Получайте от меня! Пользуйтесь! Только не лезьте ко мне! Ни с помощью всегда необязательной и пустяковой. Ни с разговорами о всяких модных, обязательно глобальных проблемах, которые волнуют якобы всех..."

– Может, и не надо было!..
– тихо сказал П.П.
– Может, вообще не стоит ради нашей жизни рождаться на этот свет!

– Болтун ты все-таки, дед!
– Анечка всерьез рассердилась.

– Ну и кто он - твой избранник? Студент, небось? Ни кола, ни двора?

– А это уж... вообще паскудное дело - судить о человеке по машине, на которой он ездит!

– Значит, какая-то завалящая... А все-таки есть?

– И совсем не завалящая! А "БМВ"! Последней модели. У него их много!..

– Боже! В какое общество попадет наша семья! Да и сам я тоже сподоблюсь. А то у меня авто только государственные. Как звать-то?

– Алик!
– буркнула Анечка.

– Он что, машинами торгует?

– Вроде того...
– чуть сникла внучка.

– А лет-то сколько?

– Двадцать шесть.

– Хорошо, что не сорок шесть!
– Кавголов подал внучке легкую шубку. Да! Для тебя и для Алика - все это...

Старик посмотрел на большую работу Поленова - Христос на Тавериадском озере.