Белый брат Виннету
Шрифт:
Старик назвал меня гринхорном - я молча проглотил это прозвище: Сэм Хокенс так часто употреблял его, что я к нему привык и перестал обижаться. К тому же по натуре я не хвастун и умолчал, что уже побывал в переделках на Диком Западе.
Я положил локти на стол, подпер ладонями голову и в раздумье смотрел перед собой. Вдруг открылась дверь, и в пивную пошел... Гибсон собственной персоной!
Он остановился у входа и окинул взглядом посетителей. Я тотчас же повернулся к двери спиной, чтобы он меня не узнал. В моей голове мгновенно созрел план. В такую жару в пивных яблоку негде
Снова хлопнула дверь, я взглянул через плечо: Гибсона уже не было. Видимо, он узнал меня. Только успел заметить, что он быстрым шагом удаляется по улице. Я схватил шляпу, швырнул на стойку деньги за пиво и стремглав выскочил вон. Гибсон ушел направо, где толпа была гуще, явно рассчитывая затеряться в людском потоке. Он оглянулся и, завидев меня, прибавил шагу. Толкаясь и извиняясь, я продрался через человеческий муравейник и увидел его спину в узенькой боковой улочке. Метнувшись за ним, я увидел, что Гибсон заворачивает за угол. Он еще раз оглянулся, снял шляпу и приветственно помахал мне, что, признаюсь, ужасно меня задело. Я помчался за ним под градом насмешек, которыми меня осыпали зеваки. Полицейского нигде не было видно, а обращаться за помощью к кому-то из прохожих было бессмысленной затеей: никто не встал бы на мою сторону.
Добежав до угла улочки, я оказался на небольшой площади. Слева и справа в тесном ряду стояли маленькие домики, а напротив них утопали в садах великолепные виллы. Здесь тоже было довольно многолюдно, но Гибсона и след простыл, он как сквозь землю провалился.
На углу, рядом с входом в парикмахерскую, стоял негр, как мне показалось, из тех, что готовы весь день пялиться на прохожих. Наверняка он стоял там с утра и, безусловно, должен был обратить внимание на Гибсона. Я подошел к нему, вежливо приподнял шляпу и спросил, на заметил ли он джентльмена, выбегающего из улочки. В ответ негр оскалил в улыбке желтые зубы и сказал, тыча пальцем в сторону одной из вилл:
– О да, сэр! Я видел его. Он бежал быстро-быстро, прямиком вон туда!
Поблагодарив его, я поспешил к указанному дому. Сад окружала чугунная ограда, массивные ворота были наглухо закрыты. Минут пять я дергал ручку звонка, пока наконец негр-слуга не вышел ко мне. Я сказал, что у меня дело к его хозяину, и попытался войти, но он захлопнул дверь у меня перед носом.
– Я должен сначала спросить у господина. И если господин разрешать, я открывать дверь.
Он ушел. Десять битых минут я, как на углях, простоял под дверью. И вот чернокожий вернулся с ответом:
– Нельзя впускать, господин не разрешает. Сегодня двери на замке и никто не входить. Вам лучшей уйти подобру, потому что, если вы прыгать через ограду, мой господин стрелять в вас из револьвера, чтобы охранять свою собственность.
Обескураженный таким приемом, я не нашел, что ответить. Попытка ворваться в дом могла кончиться
Когда я, весь кипя от негодования, шагал через площадь, ко мне подбежал мальчишка с листом бумаги в руке.
– Сэр!
– обратился он ко мне.
– Подождите. Вы дадите мне десять центов за эту записку?
– От кого она?
– От джентльмена, который вышел вон из того дома, - ответил он, указывая не на виллу, которую я безуспешно пытался взять с наскоку, а в противоположном направлении.
– Джентльмен написал записку и велел передать ее вам. Но вы сначала дайте мне десять центов.
Я вручил требуемую монету и получил записку. Мальчишка сразу же убежал, а я на странице, вырванной из записной книжки, прочитал следующее:
"Уважаемый, не знаю, правда, кем, мистер!
Неужели вы из-за меня поперлись из Нью-Йорка в Новый Орлеан? Неужели вы решили преследовать меня? Вам вздумалось потягаться со мной в ловкости? И не надейтесь, вы меня никогда не поймаете. Тот, кто начисто лишен серого вещества, не должен браться за подобные дела. Возвращайтесь в Нью-Йорк и передайте от меня привет мистеру Олерту. Уж я постараюсь, чтобы он помнил обо мне. Полагаю, и вы будете время от времени вспоминать нашу сегодняшнюю встречу, которая, однако, чести вам не прибавила ни на грош.
Не уважающий вас Гибсон".
Нетрудно представить чувства, обуревавшие меня во время чтения такого послания. Я смял письмо, сунул его в карман и пошел восвояси с бесстрастным видом. Вполне возможно, Гибсон следил за мной из укрытия, и мне не хотелось доставлять ему удовольствие видеть меня в крайнем замешательстве.
Тем не менее я внимательно осмотрел площадь. Гибсона не было видно. Негр, торчавший у парикмахерской, тоже куда-то исчез, равно как и сорванец, вручивший мне записку. Наверное, ему приказали убраться поскорее.
Пока я разговаривал с чернокожим слугой и пытался проникнуть в виллу, Гибсон успел сочинить письмо из нескольких фраз. Негр обвел меня вокруг пальца, а Гибсон к тому же выставил на посмешище, потому что у мальчишки было такое выражение лица, словно он знал, что меня водят за нос.
Излишне говорить, что я был вне себя от злости: я остался в дураках. Поэтому я решил во время следующего визита в полицию умолчать о том, что видел Гибсона.
На всякий случай я побродил по близлежащим улицам, но безуспешно, ибо Гибсон, как легко было догадаться, уже покинул опасный для него квартал. Можно было не сомневаться, что он при первой же возможности уедет из Нового Орлеана.
Такая мысль родилась в моей "начисто лишенной серого вещества" голове, и я поспешил в порт, где у причала стояли пароходы, отправляющиеся в плавание. Мне помогали двое полицейских, переодетых в гражданское платье, но поиски были напрасны. Я все еще злился, и досада на то, что меня одурачили как мальчишку, не оставляла меня. До позднего вечера я бродил по улицам, заглядывая во все кабачки и рестораны. Наконец, падая с ног от усталости, я вернулся в пансион, где накануне снял комнату, и завалился спать.