Белый Бурхан
Шрифт:
Он хотел что-то прибавить еще, но только дернул головой, подняв глаза к потолку и нащупывая хурдэ. На миг Пунцагу показалось даже, что в глазах Жавьяна сверкнула предательская влага, похожая на слезы. Но все в дацане звали баньди "быком", а разве быки способны что-либо чувствовать, кроме удара бича?
– Благодарю за милость, оказанную мне...
Осторожно, как величайшую драгоценность, Пунцаг опустил кружку рядом с поблескивающим барабаном мельницы, снова пришедшей в движение, низко поклонился... Ховрак еще не знал, что потребует от него гэлун и ширетуй Жамц, но
А Жавьян провожал его взглядом и думал: "Бедный хубун! Совсем еще ребенок... Ширетую еще никто не угодил..."
Не доходя до покоев ширетуя7, ховрак снял обувь и пошел босиком, сдерживая шаг и дыхание: ховраки Бадарч и Чойсурен, прислуживавшие последние десять лун гэлуну Жамцу, рассказывали, что на их ласкового и улыбчивого ламу нередко находили приступы ярости и гнева - в виновных и невиновных летели не только проклятия и бранные слова, но и все, что подворачивалось в тот момент ему под руку... А ведь и гнев осуждаем, как тяжелый грех... Вот и двери спальни. Пунцаг снова замер, прислушался, хотел без стука поставить свои башмаки, но вздрогнул, услышав за спиной знакомый хриплый голос:
– Что такое? Почему ты здесь, а не в своей вонючей норе?
Башмаки выскользнули, с громким стуком упали на пол - старший стражник дацана Тундуп был грозой ховраков и лично проводил все экзекуции, а когда-то и казни, отмененные теперь самим далай-ламой.
– Я призван к ширетую, дарга8...
Тундуп не ответил: прошелестел одеждами мимо, как летучая мышь своими холодными кожаными крыльями. Как ни грозен был глава стражников, но и он боялся Жамца! В дацане шептались, что ширетуй уже пригрозил однажды гэцулу Тундупу объявить его силу черной. Случись такое - от проклятого ламы будут шарахаться не только люди, но и собаки! И лишь Лхаса может снять такое проклятие...
Пунцаг потянул на себя дверь, заглянул в узкую щель и отшатнулся в ужасе. Жамц сидел в позе Будды: узкие прямые ладони были сложены одна на другую, подняты и касались впалого живота. Ховрак уже знал, что это был знак нирваны9. Он неслышно прикрыл дверь и ткнулся в нее разом сопревшим лбом: уж теперь-то ему не миновать палок Тундупа! Да и не ушел еще дарга - маячит в самом конце коридора, поглядывая на подозрительного парня из-под низко нависших бровей, готовый в любой момент шагнуть к нему, ударить палкой, утащить в свой подвал на скорый суд и расправу. Но из-за двери донеслось:
– Входи. Я кончил свою мани.
Всего один раз за сто восемь лун был Пунцаг в покоях ширетуя. Это случилось в канун праздника восхвалений - тахилгана10. Жамц и тогда был погружен в нирвану, и ему, посланцу ламы-распорядителя Сандана, пришлось долго ждать...
Прошептав приветствие, Пунцаг опустился на колени, как советовал Жавьян. Поза сухрэх явно понравилась ширетую.
– Чего ты хочешь?
– спросил он ласково.
– Кто ты?
– Я - ховрак баньди Жавьяна. Вы призвали меня, ширетуй...
– А-а!
– рассмеялся Жамц.
– Ты тот самый ховрак, что не может постигнуть тибетский - язык богов? К тому же, ты плохо говоришь по-бурятски и почти не понимаешь монгольского... Встань.
Пунцаг повиновался и осторожно огляделся.
Шкафы со стеклянными дверцами стояли рядком, как ламы на молитве. Там, за туманными и дымчатыми стеклами, были книги. В них таилась мудрость благословенного Цзонхавы11. Под книгами стояла и лежала утварь: сосуды всех форм и расцветок, габалы с позолотой и серебром, бронзовые светильники и лампады, которым суждено озарить дацан осенью в праздник огней цзулайн-хурала12. Здесь же был и переносной алтарь с золотыми, серебряными и бронзовыми бурханами, кроткими глиняными богинями, здесь поблескивали огни и светились чашечки с жертвенными угощеньями...
И почему всю эту мудрость и красоту ширетуй держит у себя? Ведь в дацане нет воров!
Жамц шевельнулся, зашуршал пламенным шелком одежд. Пунцаг судорожно втянул голову в плечи, ощутив всем своим существом, что сейчас разразится гроза, какой он не видел даже в ночной степи, где когда-то пас с отцом скот.
– Значит, ты не монгол и не бурят? Кто же ты? Миличас, пробравшийся в священный дацан, чтобы вредить ламам и рушить их карму?
– В голосе ширетуя пока было только любопытство.
– Говори!
– Я не пробирался!
– забормотал Пунцаг.
– Я никому из лам не вредил, я только работал и выполнял все их распоряжения...
Но, похоже, ширетуй не только не слышал его слов, но и не хотел их слышать:
– Ты не мэркит, не джалаир, не урянхат... Может, ты - чорос, дербет, хошоут или теленгут? Сын тех гор и лесов, что на закате13?
Пунцаг прикусил нижнюю губу: он поторопился испугаться, зная, что с чужаками-миличасами в ламаистских монастырях еще совсем недавно поступали более жестоко, чем с ворами, поскольку те покушались не на деньги и имущество, а на святость и чистоту самой великой веры.
– Кто же ты?
– повторил ширетуй свой вопрос уже весело, забавляясь с испуганным и растерянным ховраком, как кот с мышью.
– Я не знаю... Дома у нас говорили совсем не так, как все говорят здесь... Я спрашивал у отца - он говорит, что наш род - тайна тайн!
– Перед небом нет тайн у смертных!
– Жамц нахмурился, глухо спросил: Как твое имя, хубун?
– Пунцаг.
– Я спрашиваю тебя о родовом имени, а не о том, которое ты получил потом!
Теперь в голосе ширетуя звенел металл. Так, наверное, звенит меч стражника, когда тот обнажает его, чтобы убить нечестивца. Пунцаг рухнул ниц, головой к ногам ширетуя, забыв, что так падают только перед живым богом Тибета - далай-ламой.
– Когда я был совсем маленьким, мать называла меня Ит-Кулак*.
* Имя переводится как "Собачьи Уши". (Здесь и далее примечания автора.)
– Что?
– удивился Жамц и громко рассмеялся, забыв, что он - высокий лама и ему следует сдерживаться.
– Разве ребенком ты был похож на щенка?
Пунцаг плотнее прижался к полу, ожидая удара ногой.
– Как же ты попал в дацан?
– Меня привел отец. По приказу ламы.
– Ламы? Он был из нашего дацана? Ты знаешь его имя?