Белый флюгер
Шрифт:
— Советы — оно ничего бы! — горланил высокий мужик с большими оттопыренными ушами. — Их бы без коммунистов — это б да-а! От большевиков весь прижим!
— Гвоздь ты вислоухий! — обругал его другой мужик с пустой левой глазницей. — У тебя дома кто главный?
— Ну, я!
— Ты! — согласился одноглазый. — А если тебя — коленом, а на твоё место Тимоху какого подсунуть — та же семья будет? Не та! Советы без коммунистов — тоже не Советы!
— Другое придумают! — не сдавался вислоухий. — У них, кто наверху, голова большая!
— А наверху-то большевики!..
По толпе пробежал неодобрительный гул. Царя никому не хотелось.
— Отстань, пиявка одноглазая! — отмахнулся вислоухий.
— А может, анархистика в клёше наверх выпихнуть? Уж он-то тебе напридумывает!
Кто-то расхохотался.
— Чем им думать-то? Клёшем?.. Он хоть и широкий, а для головы не приспособлен!
Мужики загалдели все разом. Каждый говорил — и никто не слушал. А к мальчишкам подошёл паренёк в финской шапке. Дороховы встречали его несколько раз и знали, что он живёт на другом конце деревни.
— Верно, что вам сахару дали? — спросил он.
— Дали! — сказал Федька.
— Зря!
Федька нахохлился.
— Это ещё почему?
— Потому, что вы — большевики! С чекистами снюхались!
Братья засмеялись. Этот упрёк прозвучал для них, как похвала. А паренёк разозлился ещё больше.
— Жадюги! Сахар-то небось уже сожрали?.. Все чекисты такие! Только и умеют — обыскивать да забирать что получше!
— Федька! Дай ему в морду! — посоветовал Карпуха. — А я добавлю!
Федька собирался последовать совету брата, но взглянул на Гришу и передумал. Тот стоял и смотрел на Дороховых так, будто решил по их поведению определить своё отношение к чекистам. Только ради Гриши пошёл Федька на такую жертву.
— Идём! — Он потянул паренька за рукав. — Вот получишь кусок сахару — узнаешь, какие люди чекисты!
— В самом деле хочешь дать? — удивился Карпуха.
— Пусть знает — мы не жадные! — ответил Федька.
А паренёк обернулся к толпе, подмигнул кому-то и пошёл к дому Дороховых.
В конюшне Федька расстелил тряпицу, положил на неё сахарную голову и взял топор.
— Нас четверо. На четыре и расколем. Понял?.. Так все большевики и чекисты делают.
Он с чувством превосходства посмотрел на паренька и ударил топором по желтоватому конусу сахара. Головка развалилась на две половинки. Федька поставил их торчком, чтобы расколоть и их. В это время закаркал Купря.
— Слышишь? — спросил Карпуха. — Кто-то идёт!
Федька заторопился, замахнулся топором, но дверь широко распахнулась — и в конюшню ворвались мальчишки. Их было много, и они заранее знали, как действовать. Не орали, не лезли с кулаками. Передние оттолкнули и припёрли растерявшихся Дороховых и Гришу к стене, а кто-то из задних подхватил обе половинки сахара, и конюшня опустела. Убежал и паренёк, из-за которого всё это произошло.
Федька взглянул на топор, всё ещё зажатый в руке, и с каким-то невнятным возгласом выскочил из конюшни. Мальчишки были далеко. Не оглядываясь, они улепётывали в деревню. А из дома на крыльцо вышла мать.
— Что это тут у вас? Играть больше негде? Ты ещё в дом эту ораву
— Положу! — буркнул Федька и вернулся в конюшню.
Топор со звоном брякнулся в угол. Карпуха нагнулся к тряпице и, послюнявив палец, стал собирать в рот мелкие крошки сахара. Федька недовольно посмотрел на Гришу.
— Ловко нас облопошили!.. А всё из-за кого?.. Тебе хотел показать, какие чекисты!.. Из-за тебя столько сахару пропало!
Федька понимал, что и сам виноват во многом, но сдержаться не мог. Очень уж было досадно. Себя ругать глупо. Ещё глупее ругать мальчишек, которые ничего не слышат, а сидят дома и сосут сахар. Гриша был рядом. Ему и досталось.
Гриша в последнее время уже начал забывать, что живёт в чужой семье, что Федька и Карпуха ему не братья. И вдруг эти злые, обидные слова!
Гриша заплакал.
— Чего захныкал? — опомнился Федька. — Сахару жалко? Плевать на него!
Гриша не ответил. Братья переглянулись и поняли, что получилось плохо.
— А он и не сладкий. Дрянь какая-то! — отплёвываясь, произнёс Карпуха. — Виноват-то ты, Федька! Это ты позвал в конюшню! А им только и надо было — узнать, где сахар спрятан!
— Чего ж ты не предупредил тогда?
— Я говорил!
И братья нарочно устроили такую перепалку, по сравнению с которой всё, сказанное раньше, стало совсем безобидным. Заметив, что Гриша вытер слёзы, Федька последний раз ругнул брата и зажал ему рот ладошкой.
— Замолчи!
Карпуха замолчал. Всё это они разыграли так естественно, что Грише захотелось помирить братьев.
— Не ссорьтесь, пожалуйста! — попросил он. — Я, конечно, виноват…
— Ничего ты не виноват! — Карпуха отшвырнул ногой тряпицу, на которой не осталось ни пылинки сахара. — Ты лучше скажи: шоколад слаще?
— А ты не ел?
— Не-а!
— Он не слаще, а вкуснее. Самый сладкий — это мёд.
— Нашли про что говорить! — проворчал Федька. — Как девчонки! Сладенького захотелось! Мне его и даром не надо!..
ЗАВАРУХА
В то утро была изумительная, по-весеннему бодрящая погода. Солнце блестело, как новенькое. На небе — ни тучки. Вокруг всё так бело, что ломило в глазах. Ночной мороз убрался в тень, а матовые сосульки стали на солнце стеклянно-прозрачными и сбросили в снег первые капли.
Тропинки на заливе до этого дня были почти незаметны, а теперь их оказалось очень много. Тёмными прожилками они рассекали искрящийся на солнце снег и все бежали в одном направлении — к Кронштадту. Он сегодня казался ближе, чем обычно. Тёмный, приземистый, массивный. И не верилось, что он стоит на острове, что вокруг него вода. Вокруг было просто поле, занесённое снегом поле, ровное — без единого бугорка, дерева или кустика.
Даже людей не видно. Обычно тропки на заливе не пустовали, а в тот день между берегом и Кронштадтом лежала мёртвая восьмикилометровая полоса.