Белый флюгер
Шрифт:
— Что за пробка? — раскатисто спросил высокий военный.
Бугасов бросился к нему.
— Дезертиры!
— Врёт он! — крикнул Карпуха. — Это мы!
Знакомый усатый командир подошёл к саням. Крутогоров соскочил на лёд.
— Разрешите доложить…
— Не надо. Сам вижу! — Усы командира разошлись в улыбке. Он весело взглянул на Бугасова. — Ошибся ты, отец! Героев везут!
Бугасов только сейчас заметил лежавших на санях мальчишек и недоверчиво махнул рукой.
— Герои!.. Носит их нелёгкая под ногами!
— Поторопитесь, — сказал командир Крутогорову. —
Он козырнул мальчишкам.
Отплёвываясь и ругаясь, Бугасов стал сбрасывать камни на лёд.
Волна прокатилась. Зуйко заставил Прошку попятиться. Крутогоров сел в сани и объехал волокушу.
Сзади по-прежнему громыхало и ухало. Стреляли и с берега. Снаряды сверлили воздух над головой. Светлело всё больше. По льду спешили санитары с санками. Тащились освобождённые от камней волокуши. Они выполнили свою задачу проторили дороги среди снежных заносов, особенно глубоких у берега. Теперь волокуши превращались в санитарные повозки.
— Никак отец? — воскликнул Гриша.
— Он! — подхватил Федька.
Карпуха чихнул и подтвердил:
— Он!
Заржал Прошка, узнав хозяина, и сам свернул к волокуше, у которой хромал Степан Дорохов. Мальчишки скатились с саней и кинулись к нему.
Отец увидел их, но вожжи не бросил, не прибавил шагу, только губы у него дрогнули и от радости перехватило дыхание.
Здесь же, на льду, Крутогоров сдал мальчишек отцу и вместе с матросами поехал на волокуше обратно — к Кронштадту. А Прошка благополучно дотащил сани до дома.
ПОДСНЕЖНИКИ
Кто отгадает, каким таким чувством распознают матери беду, грозящую их детям!
Карпуха, встретив отца, больше ни чихнул ни разу. Но стоило матери взглянуть на него, как радость в её глазах сменилась беспокойством.
— Так я и знала!.. Только б не крупозное!
— Чего ты, мам, выдумываешь? — улыбнулся Карпуха.
— С чего взяла? — спросил отец, пощупав у сына лоб. — Жару нет!
— Что ты понимаешь! — отмахнулась мать и принялась выгребать из печки горячие уголья. — Поостынет — полезешь париться.
Карпуха спорил, упрашивал — не очень приятно лежать в обжигающей духоте чёрного печного зева, но пока печка остывала, простуда взяла его в оборот, да так, что зубы у него залязгали на весь дом. Его била злая холодная дрожь, а лоб уже пылал и всё тело горело. Через полчаса ударил кашель, нудный, мучительный, а в груди заиграло, захрипело, как на худой гармошке.
Бой за Кронштадт не прерывался ни на секунду, а у Дороховых шло своё сражение — за Карпуху. И мать была главнокомандующим в этой битве. Отца она послала в деревню со строжайшим наказом — обойти всех и любой ценой добыть сушёной малины. Хорошо бы и мёду, но знала мать, что на такую удачу надеяться нельзя.
Федька побежал в лес за еловыми ветками для подстилки в печке. Гриша получил ключ от амбара и помчался к флигелю. Помнилось ему, что где-то он видел завалявшиеся веники.
Карпухе становилось всё хуже. Он уже бредил, когда мать раздела его, нагишом засунула под печной свод и уложила животом на потрескивающие от жары еловые лапы. Парили его по очереди. То Федька наполовину вползал в топку и хлестал веником по худеньким лопаткам брата, то Гриша. Но он не мог долго дышать горячим хвойно-берёзовым настоем. Тогда отец мочил веник в ледяной воде и сам просовывал голову и правую руку в печное нутро, где жарился Карпуха.
Когда его вытащили и уложили в кровать, он был до того разморён и слаб, что не мог говорить, лишь блаженно улыбался одними глазами. Мать напоила его горячим малиновым наваром, а к пяткам поставила завёрнутый в тряпки чугунок с углями.
Дребезжали стёкла — бой за Кронштадт продолжался.
— Ещё не взяли? — чуть слышно спросил Карпуха.
Ему казалось, что прошло очень много времени, а было всего около одиннадцати часов утра.
— Возьмут! — ответил Гриша. — Ты не беспокойся!
— Миновало! — облегчённо вздохнула мать.
— Чего миновало? — не понял Карпуха.
— А то, что будет тебе дёра! — голос у матери приобрёл свою обычную задиристость. — И Крутогорову это даром не пройдёт!.. Да и тому усатому!.. Отвечаешь! — передразнила она командира. — Перед ней и передо мной!.. Ответили!.. Чуть живого привезли!.. Ты тоже хорош! Растяпа! — Это уже относилось к отцу. — Где бы валенки-то скинуть! А ты что? Так и вёз в мокрых!
Карпуха заснул, а мальчишки, пока мать не взялась за них, выбрались во двор.
Светило солнце. Начинали оттаивать сосульки. Падали первые в то утро капельки. И удивительно — этот перезвон весенних капель не терялся в могучем грохоте битвы. Над крышей дома белел никому больше не нужный петух-флюгер.
— Скинем его! — предложил Гриша.
Они вернулись и потихоньку забрались на чердак. Федька высунулся в окно и оторвал палку с флюгером на верхнем конце.
— На!
Гриша снял жестяного петуха и со всей силы швырнул его в открытое окно. Потом они снова спустились вниз и, прислонясь к берёзе, молча смотрели на залив. Там, где должен быть Кронштадт, горбилось большое дымное облако. Бой шёл внутри крепости. По льду сновали связисты и санитары. Справа двигалась к острову плотная колонна красноармейцев. Там же, на прибрежном льду, накапливалась и готовилась к броску кавалерия.
— Вот эти рубанут! — воскликнул Федька.
— Ты сюда посмотри! — сказал Гриша и указал куда-то под ноги.
У самой берёзы, защищённый от ветров могучим стволом, пригретый солнцем, выглядывал из-под снега чуть подсиненный цветок. Мальчишки присели на корточки.
— Подснежник! — произнёс Гриша. — Про него говорил командир.
Маленький, с тонкой ножкой, он расцвёл среди снега штурмовым утром, и его нежные лепестки трепетали от раскатистой канонады, напомнившей первую весеннюю грозу.