Шрифт:
Глава первая
По воле небес
Торжественно и светло в карельском лесу, когда ослепительный снег плотно укутывает деревья и землю. Лес преображается: от летних таинственных теней не остается и следа. Природа, устав за лето манить человека сумрачным волшебством, зимой становится проще и веселей.
Зверей и птиц в снег увидишь редко, если ты не охотник, а если заметишь кого – не пугай.
Вот белка-летяга махнула с сосны на сосну – только ее и видели. Не спится ночному зверьку, пополняет летние запасы съестного. Однако тяжело с прокормом в холода.
Возле
Но что-то хрустнуло у земли – и белка сиганула в укрытие. Уютно, и мхом сухим устелено. Пустует жилище. Здесь бы и переждать опасность. Летяга – зверек осторожный, высунула мордочку и вниз смотрит, пытается понять, кто же беспокоит тишину зимнего леса: чувствуется, там человек.
Вязнущий в снегу человек точно знал – на удачу ему рассчитывать не придется. Движения его были усталые и неторопливые, ноги из снега он вытягивал медленно, словно нехотя.
Вот он остановился и плотнее запахнул шинель с оборванными пуговицами и вырванными под корень петлицами. Поднял голову и вгляделся в заснеженные верхушки сосен, похожие на причудливые облака, застывшие в глубокой синеве. Полной грудью набрав пахнущий морозной хвоей воздух, он вздохнул.
– Вперед, не останавливаться! – врезался ему в спину резкий окрик.
Тот, который приказал, был не один.
За человеком в порванной шинели на расстоянии шли двое: главный – политрук, сжимал в руке маузер. Рядом, неуклюже переваливаясь в снегу, шел красноармеец, держа наперевес винтовку-трехлинейку.
– Клюев, шагай живей! – скомандовал политрук.
Если бы притаившаяся в дупле белка-летяга умела мыслить, картина внизу стала бы для нее понятной с первого взгляда: того, в порванной шинели, ведут расстреливать. Но белке, умей она даже думать, не было никакого дела до происходящего под соснами; ее беспокоило родное дупло и пара бельчат, ждущих, когда вернется мать. Она схватила кусок гриба в зубы и сиганула на соседнюю сосну, а там дальше и дальше – и вот уже нет ее.
Тот, кого назвали Клюевым, заметил, как на сосне мелькнул беличий хвост; комок снега с потревоженной ветки сорвался и у самой земли рассыпался, оставив в воздухе искристый след: красота какая! Вот так барахтался и не видел ничего вокруг. И лишь в периоды затишья между боями удавалось иногда на минуту отвести взгляд от привычных солдатских шинелей и гаубиц и посмотреть на то, ради чего воюешь; а сейчас, когда жить осталось малость, больно смотреть на красоту земную и знать, что вот-вот она исчезнет. Так пусть все закончится поскорее, нечего из него жилы тянуть! Клюев повернулся к конвоирам, распрямил плечи и посмотрел им в глаза.
– Ну, чего медлите? – презрительно усмехнулся он.
Красноармеец испуганно покосился на своего начальника. Уничтожать врагов – это дело привычное, а расстреливать нашего, пусть даже и предателя – такого выполнять еще не доводилось.
Политрук махнул маузером.
– Разговорчики, Клюев! Пошел вперед!
Троица зашагала в глубь леса.
Жить бы Клюеву и фашистов бить, но характер подвел. На войне приказы не обсуждают: ты, Клюев – старший лейтенант, приказали – жизнь положи, но выполни! А рассуждать и думать – на это есть штабное начальство, ему виднее; даже если творится черт знает что – молчи да на ус мотай.
Сын маслобойщика Иван Клюев, уроженец Саратовской губернии, записался в Красную армию добровольцем в одна тысяча девятьсот тридцатом году. С юношеских лет мечтал о военной форме, хотел родину от врагов защищать. Все ждал, когда призывной возраст подойдет. Как исполнился ему двадцать один год – так и мечта его сбылась. А могла и не сбыться, из-за раскулаченного отца: таких на службу не брали или шли они по особому распорядку. Но ему повезло. Наивным и дерзким был он в то время. Хотел рубить врагов направо и налево, чтобы землю родную беречь от буржуазной гидры и другой вражеской нечисти, которая, по убеждению Ивана, все плотнее сжимала границы его отечества.
Вот станет он красноармейцем, думалось ему, и отправят его на Восток. Давеча поговаривали, там с китайцами на железной колее неспокойно вышло. Правда, потом все как-то быстро поутихло; но черт их ведает, китайцев этих: сегодня успокоились – завтра снова на рожон полезут.
Однако отправили Ивана, с десятком таких же добровольцев, в другую сторону – к Ленинграду, и стал он артиллеристом. А вместо китайцев на слуху теперь были финны.
Вопросов не возникает, когда ты знаешь, кто твой враг. Здесь – родина, а вот тут рядом – граница, за ней – потенциальный противник, хитрый и опасный, его поддерживает капиталистическая Европа. Еще поговаривали, что Германия опять крепнет, а это вам не финны лесные, а враг посерьезнее.
Но, слава богу, шли годы, а хрупкий мир все-таки держался. Правда, время от времени постреливали, через границу шныряли одиночки-шпионы, а то и маленькие вооруженные отряды. Того и гляди – нашкодят. После разгрома белофиннов тревожные соседи так и не оставили мечту о Великой Финляндии. Иван думал так: оно все ничего, как говорится, на чужой каравай роток не разевай. Пусть бы они там, у себя, хоть в трижды Великой Финляндии, жили как хотели. Только к нам не лезь. А сунешь нос – тут уж не обижайся: бить будем насмерть.
Размышлениями этими Иван Клюев ни с кем из боевых товарищей не делился. Не такая это тема, чтобы говорить вслух, даже однополчанам. А вот в потайную книжечку мысли и сомнения заносил. Бывало, в свободные минуты или поздно ночью у палатки черкнет пару строк – и под шинель книжку положит, а утром – в карман или вещмешок. Как-то раз записал наболевшее: «Очень много перебежчиков от нас уходит за финскую границу, слишком часто приходится погранотрядам кричать им «Seis! 1 », если по-русски не помогает; а если и по-фински не хотят понимать, то пуля всегда находит общий язык. Срываются с насиженного места недовольные советской властью. Почему?».
1
Стой! (фин.).