Белый континент (с илл.)
Шрифт:
Спичка громко зашипела и вспыхнула крошечным, но невероятно ярким на фоне утренней темноты огоньком — и сразу же потухла, «убитая» резким порывом ветра. Оскар взвыл и с остервенением швырнул обгоревший кусочек дерева на снег, после чего отправил туда же сорванную с правой руки варежку. В первую секунду он даже не почувствовал особого холода, но его это не удивило — это было уже очень хорошо знакомое ему обманчивое ощущение. Полярник проворно достал из коробка другую спичку, придвинулся вплотную к ящику с продовольствием и, прикрывая коробок от ветра, снова попытался добыть огонь. Спичка зажглась с первого же раза, а еще через полминуты, убедившись, что керосин в примусе тоже горит, Вистинг нашарил негнущимися
Через час восемь путешественников сидели кружком среди ящиков, защищавших их от ставшего еще более сильным ветра, и, приподняв скрывавшие их лица меховые маски, осторожно пробовали растворенное в кипятке сухое молоко.
— Божественно… — с закрытыми глазами проговорил Хансен, и все остальные поддержали его одобрительным мычанием. Вистинг почувствовал, что расплывается в ужасно самодовольной улыбке, но ничего не смог с собой поделать: несмотря на то, что разводить молочный порошок пришлось с огромными неудобствами, у него получился действительно великолепный напиток, почти не отличимый от обыкновенного кипяченого молока. И теперь восемь постепенно пустеющих кружек с белой дымящейся на морозе жидкостью были предметом его гордости, таким же, как сшитые им палатки и спальные мешки.
Они старались пить как можно медленнее, чтобы максимально растянуть удовольствие от разливавшегося по всему телу тепла, и не думать о том, что сейчас им надо будет встать и снова весь день ехать в санях дальше, подгоняя собак и до боли в глазах всматриваясь в темноту. Идиллия должна была вот-вот закончиться, и каждому из них просто безумно хотелось оттянуть этот момент хотя бы на пару минут.
Как всегда, конец удовольствиям положил Амундсен.
— Все, поехали, — скомандовал он, вскакивая на ноги и направляясь к своим саням с пустой кружкой в руках. — Иначе мы так здесь и останемся до скончания веков.
Остальные полярники с тяжелыми вздохами пошли за ним и забрались в сани. Пять собачьих упряжек резво рванули с места и понесли своих хозяев вперед, к полюсу. Несмотря на тяжелый груз, сани неслись по твердому насту так быстро, как они еще ни разу не носились по антарктическим снегам, но путешественников эта «езда с ветерком» не радовала — им лишь сделалось еще холоднее. А когда взошло солнце и в его слабом красновато-оранжевом свете стали видны оставленные позади на снегу ящики, ехавшие вместе Преструд и Стубберуд в один голос заявили, что больше всего эти черные прямоугольники напоминают им поставленные в ряд гробы. И услышавший их слова Руал, хоть и не стал признавать это вслух, мысленно с ними согласился — ящики, которые они так старательно перекрашивали в черный цвет во время зимовки, действительно были очень хорошо видны на белом фоне, однако ассоциации вызывали весьма зловещие. В других санях, судя по всему, преобладали такие же мрачные настроения. Во всяком случае, когда путешественники останавливались на отдых, Хассель, Бьолан и Вистинг тоже сидели с кислыми лицами и не реагировали ни на попытки Руала пошутить, ни на веселую возню, затеянную отпущенными на волю собаками, а Йохансен и вовсе не скрывал своего недовольства ветром и холодом. Один лишь Хансен по-прежнему оставался неунывающим и жизнерадостным, но надолго ли хватит его задора, Амундсен не знал.
— Ну чего вы так раскисли? — начал терять терпение руководитель похода, когда вечером Вистинг, Хансен и Стубберуд, шумно вздыхая, забрались в его палатку. — Как будто не понимаете, куда мы едем! Встряхнитесь уже — мы не склады обустраиваем, это последний этап нашего пути, мы идем на полюс!
— Да мы вроде ничего и не киснем, — Оскар честно попытался встряхнуться — он натянуто улыбнулся товарищам и выполз из палатки, чтобы забрать забытый на санях примус.
— Мы как раз очень рады, что это последний этап, — угрюмо поддакнул ему Хансен, уже несколько минут сидевший с каким-то странным выражением лица. — Вот только… Что-то я ног совсем не чувствую…
— Ага, и я тоже, — упавшим голосом отозвался Стубберуд, и оба уставились на начальника экспедиции с видом провинившихся детей.
— Так, — голос Руала не предвещал ничего хорошего. — Быстро раздевайтесь. Все четверо!
Атмосфера всеобщей усталости и лени мгновенно сменилась тревожной суетой. В центре палатки выросла гора из сапог, меховых штанов и сшитых Вистингом брезентовых чулок. После этого полярники принялись медленно и осторожно стаскивать обычные шерстяные чулки, словно опасаясь увидеть под ними безнадежно отмороженные ступни. Стубберуд негромко ругнулся, Хансен испуганно вздрогнул — лилово-красная кожа на их пятках действительно выглядела не лучшим образом. Но Руал вздохнул с облегчением: могло быть и хуже.
— Марш на улицу, оба, — спокойно скомандовал он и сам принялся разматывать завязанную узлом брезентовую «трубу», через которую путешественники входили в палатку.
Пострадавшие от холода мужчины молча выползли по этой трубе наружу и принялись поспешно, но, в то же время, аккуратно растирать снегом отмороженные места. Амундсен вылез вместе с ними, забрался во вторую палатку и, проинспектировав ноги остальных товарищей, отправил на улицу еще и Кристиана Преструда, у которого кожа на ступнях заметно побелела. Трясясь от холода и ругаясь, пострадавшие принялись растирать отмороженные места снегом, а Руал, забрав из своей палатки лампу, поднял ее над их головами, постаравшись, чтобы каждому стало достаточно светло:
— В темноте неудобно… — неуверенным тоном объяснил он своим спутникам, но те в ответ только промычали что-то нечленораздельное.
Амундсен не сомневался в том, что его друзья прекрасно знают, как надо действовать в таких ситуациях — он сам их этому и учил, но почему-то теперь, когда им пришлось применять его уроки на практике, ему захотелось проследить за процессом лечения. Просто так проследить, на всякий случай. И хотя, как он и предполагал, полярники все сделали правильно, избавиться от закравшегося в глубину его души беспокойства Руалу не удалось.
Проследив, чтобы после растирания снегом разошедшиеся по палаткам друзья тщательно закутали ноги в теплые чулки и носки, а потом и сами улеглись в спальники, начальник экспедиции тоже улегся спать, заснуть ни ему, ни его соседям так и не удалось. Пролежав некоторое время молча, Руал вдруг вздохнул, а потом громко кашлянул, привлекая к себе всеобщее внимание:
— Парни, завтра утром мы поедем назад.
— Э? Ммм? — более вразумительных выражений у его друзей в первый момент не нашлось — после тяжелого дня и болезненной процедуры с растиранием обмороженных мест они уже начали засыпать и не сразу поняли, что именно им сообщил их предводитель.
— Завтра мы вернемся и пойдем на полюс, когда у вас и у Преструда все заживет. И когда потеплеет, — твердо объявил Руал и, не дожидаясь возражений, повернулся к остальным путешественникам спиной.
Возразить ему друзья, естественно, попытались, и весьма бурно. Хансен и Стубберуд, перекрикивая друг друга, доказывали, что обморожения у них ерундовые, а у Преструда — еще легче, а потому откладывать выход на полюс из-за такой мелочи — значит преступно тратить драгоценное летнее время. Но их попытки переубедить Руала изначально оказались обреченными на неудачу.