Белый кролик, красный волк
Шрифт:
Она в ответ молчит.
— Этот пятьдесят седьмой дом — это ведь просто вход? А место, куда мы направляемся, вообще не на этой улице.
Ответа по-прежнему нет. В этой подземной тишине есть что-то материальное, что-то удушающее. Туннель постоянно петляет. Я понимаю, что это лабиринт и нужно знать, куда поворачивать. Влево, вправо, вправо, снова влево. Я достаю из кармана ручку и делаю пометки на забинтованной руке, чтобы не сбиться со счета. Каждые пять метров лампы — одни и те же. Кирпичи — одни и те же. Тут так легко потеряться. Я представляю,
Значит, лабиринт. Есть одна теорема о лабиринтах. Я помню, как доктор А рассказывал мне со смехом:
— Запомни ее, и ты никогда не потеряешься ни в одном лабиринте.
Я жадно хватаюсь за обрывки воспоминаний, но я слишком устал, и они ускользают от меня.
Каждые метров десять от туннеля расходятся боковые туннели — иногда слева, иногда справа. Когда я прохожу мимо, слабые, зябкие сквозняки целуют меня в щеки. Они ведут наружу?
— Боже, — шепчу я. — Система случайных выходов.
Рита по-прежнему не отвечает, но ее шаги сбиваются с ритма.
— Я прав, верно? — не отстаю я.
В ответ — тишина. Нервная энергия, как статическое электричество, заставляет волоски на моей шее встать дыбом. «Ну же, — умоляю я про себя. — Скажи хоть что-нибудь».
— Вы не хотите оставлять следов. Нельзя же допустить, чтобы кто-то видел, как вы снова и снова посещаете один и тот же дом, поэтому у вас точки входа по всей округе.
Она так и не отвечает, но желвак под кожей ее скулы напрягается. Мне приходит в голову, что она похожа на ржавый кран. Тянешь и жмешь со всей силы, и даже начинает казаться, что он поддается, но на самом деле это просто рука соскользнула.
— И все входы расположены в домах под номером 57 на разных улицах? — интересуюсь я. — Вы поэтому так называете это место?
Она издает резкий невеселый смешок: наконец-то первая капля.
— И зачем нам это нужно? Номера домов тоже случайны. Ты правильно заметил: проблема в закономерностях. И полностью их, к сожалению, не избежать. Наша задача — максимально их усложнить и запутать.
Я спрашиваю:
— Вы создаете фоновые помехи?
Но она снова молчит.
Влево, влево, вправо, снова влево. От этой чистой, прагматичной паранойи у меня перехватывает дыхание. Но, несмотря на собственный ужас, я чувствую странное родство с этим местом. Она построено очень умными, очень целеустремленными людьми, которые были очень уверены в том, что им грозит очень большая опасность.
В голове мелькают разнообразные версии, от каждой из которых только сильнее пробирает холод.
Террористы, религиозная секта, криминальная группировка…
И они назвали маму коллегой.
Мы сворачиваем за последний угол, и туннель упирается в большую металлическую дверь с утопленным в нее глазком видеокамеры. Рита склоняется к объективу и ждет, пока камера просканирует ее глаз. Что-то зычно лязгает, и дверь медленно
Не могу заставить себя сделать больше ни шага. Я бросаю взгляд на последовательность синих букв Л и П, шариковой ручкой нацарапанных на бинтах. «Шагайте», — командую я своим ногам, но они не слушаются. Они знают, что путь назад еще есть, но будет отрезан, когда этот полутонный кусок стали закроется за моей спиной.
Я спрашиваю в последний раз:
— Что это за место? Кто вы такие? — Рита поворачивается и смотрит на меня. — Я… я не… не могу… не сделаю ни шага, пока вы не расскажете, что меня ждет за этой дверью.
Секунду она меряет меня каким-то оценивающим взглядом, а затем говорит:
— Мы — 57.
— Вы зоветесь в честь адреса, который на самом деле вовсе не ваш адрес?
— Ты зовешься в честь дяди, который на самом деле вовсе не твой дядя.
Я сражен. Этот случайный факт, брошенный как бы невзначай, намекает на безграничные библиотеки и фолианты, наполненные информацией не только о моей знаменитой матери-неврологе, но и обо мне.
— Откуда вы…
— Я немного смыслю в том, чем занимаюсь, — не дает мне договорить она, закатывая глаза к кирпичному потолку, словно моля ниспослать ей терпение. — Ну ладно, — ворчит она. — В 1994 году, будучи приверженцем «открытого правительства», — ее губы скривились, как будто слова скисли у нее во рту, — тогдашний премьер-министр Джон Мейджор официально признал существование секретной разведывательной службы, которая тебе, скорее всего, известна как МИ-6.
— И что?
— И то, что в тот же день на 57 была возложена главная ответственность за секретные службы, представляющие интересы Британии. Мы стали ножом в кармане нации.
— То есть… первое, что сделало это «открытое правительство» после официального рассекречивания шпионского агентства, это заменило его другим шпионским агентством?
— Разумеется, — соглашается она нетерпеливо. — Можно иметь секретные службы, можно их не иметь, но уж если они есть, они, черт возьми, должны оставаться в секрете.
Где-то позади капает вода. Я смотрю на Риту, и логический кубик Рубика складывается у меня в голове, пока не обретает мало-мальскую внятность.
— Моя мама шпионка?
— Нет, твоя мама — ученый. Просто она работает на шпионов.
Тогда мне приходит в голову другая мысль, жуткая мысль, и, видимо, в параноидальном офисе моей префронтальной коры все вышли на перекур, если мне только сейчас пришло это в голову. Свежие капли теплого пота потекли по моим плечам.
— Как вы… как вы можете рассказать мне все это, а потом отпустить?
Меня посвятили в тайну, а о том, что я здесь, знают только те, кто поклялся хранить молчание. Я смотрю на изогнутые кирпичные стены и думаю: склеп. Меня замуровывают.