Белый Крым, 1920

Слащов-Крымский Яков Александрович

Хотя красные после Юшуньского боя и держались пассивно, но можно было ожидать прибытия их подкреплений, а фронт под влиянием темных слухов о борьбе за власть среди начальства, естественно, начинал волноваться и чувствовать себя неуверенным.

Еще в бытность свою на Кавказе, видя неудачи Добровольческой армии, Врангель заинтересовался Крымом.

По его настоянию и протекции начальника контрразведки Ставки Семинского в Крым был прислан его офицер, полковник Нога, в качестве информатора с инструкцией следить за мною.

Полковник Нога беспрепятственно с моей стороны занялся своим делом, но, к глубокому сожалению Ставки, и в частности Врангеля, не нашел подтверждения распущенным про меня слухам.

Несмотря на свою

контрразведывательную деятельность, он оказался честным человеком и послал Семинскому пространное донесение, которое позже случайно попало ко мне в руки. Это донесение № 6 от 12 марта старого стиля полностью опубликовано в константинопольской брошюре моих документов. Нога в своем донесении подчеркивает мою энергию и распорядительность по обороне Крыма и заканчивает свое донесение кратким резюме: «Общий вывод: Слащовым держится фронт и тыл, фронт будет держаться до тех пор, пока он единолично будет стоять во главе войск» и т. д. Это донесение, конечно, не понравилось наверху, слежка за мною была поручена чиновнику Шарову, начальнику корпусной контрразведки, не подчиненной мне. Во время врангелевского командования Нога был исключен со службы.

Ставка металась из стороны в сторону. Деникин вызвал Шиллинга к себе и назначил вместо него генерала Покровского, известного своими грабежами и славившегося как наемный убийца. Крым заволновался. Первый дебют Покровского начался с пьяной оргии с громогласным скандалом.

Я послал Деникину телеграмму, что за оборону Крыма я поручился своею честью и слово свое сдержал, но если главноначальствующим Крыма будет Покровский, защищать Крым не могу и прошу об увольнении меня от должности.

Покровский был отозван, и Шиллинг возвращен. Неопределенная игра Шиллинга и Врангеля при попустительстве Деникина продолжалась. Ко мне стало приезжать духовенство с епископом Вениамином и сенаторы во главе с Глинкой. Общий ход разговора был тот, что Деникин дискредитирован, что он морально разбит и должен уйти, а его место должен занять Врангель. Мой корпус, единственный сохранивший боеспособность, должен поддержать Врангеля, которого желает «народ». Я на это ответил, что не буду мешать назначению Врангеля, но он должен быть назначен Деникиным.

В это время обстановка в тылу сложилась совсем тревожно. Врангель в Севастополе группировал около себя больных и раненых офицеров, агитируя против Шиллинга. По какому-то очередному делу я ночью был в Севастополе у Шиллинга, и в эту же ночь в 3 часа ко мне заехал Врангель.

Разговор шел все на ту же тему, что и с духовенством и сенаторами; я подтвердил свои слова и указал, что Врангель должен быть назначен Деникиным. Наутро я опять был в Джанкое — боевая обстановка не позволяла мне оставаться в тылу.

Но вот я узнал, что Врангель окончательно решил арестовать Шиллинга. Тогда я в предупреждение скандала, в который Деникин никак не мог решиться вмешаться, отправил к Врангелю полковника Петровского с напоминанием, что я — солдат и ничего антидисциплинарного не сделаю, а что если Врангель выступит самовольно, то я поступлю по долгу службы. Врангель, увидев, что его карта бита, сейчас же сыграл назад и заявил Петровскому, что все это клевета и что он ничего подобного делать не собирался и вполне в своих взглядах солидарен со мною; то же было повторено при личном свидании.

Но тыл волновался: имя Шиллинга было неприемлемо для эвакуировавшихся из Одессы — на него, как говорится, вешали собак.

Ко мне в Джанкой приехал помощник Шиллинга по гражданской части Брянский и заявил мне, что Шиллинг не только дискредитирован с военной точки зрения, но и берет взятки, награбил в Одессе и теперь скупает бриллианты, которые прячет у себя в гостиной под паркетом; что у него есть неопровержимые этому доказательства и что я должен пригласить Шиллинга в Джанкой, задержать его там и на дому у него сделать обыск и представить найденные улики. Общество же сильно волнуется

оставлением Шиллинга у власти, который хотя в военные дела и не вмешивается и объявил в газетах о поручении мне всей власти на фронте, но все же тыл держит в своих руках. Тогда я спросил Брянского, повторит ли он свои обвинения Шиллингу в лицо при мне. Он на это мне ответил утвердительно.

Затем я пригласил Шиллинга в Джанкой по важному делу. На перроне встретил его, как полагалось, почетным караулом, а потом, попросив разрешение говорить частным образом, доложил ему, какие на него возводят обвинения, и сказал ему: «Может быть, ты пройдешь со мной в вагон Брянского, чтобы он предъявил тебе их сам?»

Шиллинг был страшно смущен, не менее был смущен и Брянский и отделывался общими фразами. Тогда я предложил им переговорить друг с другом наедине и вышел.

Через несколько времени Шиллинг зашел ко мне проститься. На прощание я его спросил: «Ну, до чего вы договорились? Ведь меня толкали на обыск у тебя, от которого я, конечно, отказался». «Да, да, я приму меры», — был ответ, и Шиллинг, прицепив к своему поезду вагон Брянского уехал.

Прошло три дня. Брянский оставался помощником Шиллинга. Тогда я запросил Шиллинга шифрованной телеграммой, что же он предполагает делать ввиду предъявленного ему Брянским ужасного обвинения. Шиллинг на это ответил, что он сразу не разобрался в важности дела, а после моей телеграммы арестовал Брянского, ввиду болезни последнего домашним арестом, и передал его дело следователю.

Дело тянулось, но при вступлении через две недели Врангеля в командование Брянский был освобожден и отпущен за границу.

Тогда стало ясно, что во всем этом темном деле Врангель принимал активное участие вместе с Брянским, а Шиллинг по своей глупости выполнял пассивную роль игрушки [13] .

Перед самой новороссийской эвакуацией Деникин удалил Врангеля со службы и предписал ему покинуть Крым. Врангель медлил, но, не найдя поддержки своим мятежным планам, принужден был подчиниться. На прощание я сказал Врангелю, что не советую ему ехать дальше Константинополя, потому что сведения о Деникине самые плачевные и потому его (Врангеля) назначение ввиду общего настроения верхов должно состояться. Врангель подтвердил сказанные им раньше слова, что если он будет главнокомандующим, то даже в случае неустойки на фронте он обеспечит спасение и устройство в будущем чинов своей армии. Видимо, ему страшно хотелось власти и он мнил себя администратором и гражданским правителем, что очень трудно ожидать от военного, отдавшегося всецело своему делу. Должен сказать откровенно, что тогда я об этом не задумывался и лишь инстинктивно отмежевывался лично от всяких гражданских дел, в которых чувствовал себя нетвердо.

13

По моему мнению, Брянский действовал в связи с Врангелем. Врангель хотел занять место Шиллинга, но Шиллинг был глуп, почему же его не свалить при помощи Слащова (характеристики давать не буду) и одновременно дискредитировать последнего, а потом занять место Шиллинга, после чего дорога к «трону» Деникина была бы для него (Врангеля) свободна. {Примеч. авт.)

Еще до приказа об исключении Врангеля со службы последний обратился к Деникину с резким письмом, полным упреков за сделанные ошибки, за личное честолюбие и самомнение, принесшее вред общему делу, и за несправедливое отношение к нему, Врангелю. Это письмо Врангель размножил во множестве экземпляров и распространил в войсках. Конечно, такое антидисциплинарное действие не могло быть терпимо, переполнило чашу терпения и сломило нерешительность Деникина.

Он ответил Врангелю очень кратким письмом с указанием на его личное честолюбие и возмутительные действия и дал приказ об исключении Врангеля со службы.