Белый мусор
Шрифт:
— Да, как-то так и было, — уклончиво ответила я. — Так что с аджюданом?
— Твой аджюдан возгорелся патриотизмом. Осознал, что Санитарный Домен — это попытка убежать от самого себя.
— Оригинально.
— Ага. Он пошёл с повинной в Жандармерию. Ведь в Домене он скрывался от ареста по обвинению в растрате бюджета, выделенного на приобретение биодиза для общественного транспорта в Сен-Брянске.
— Обычное дело. Не мог откупиться что ли?
Двунадесять подмигнул:
— Не повезло. Как раз началась показательная зачистка от коррумпированных муниципальных
— Понятно. Значит, его отправили в штрафбат? Известно что-нибудь о его судьбе?
— Да. Он дослужился до сержанта. Он письма же слал на один из моих адресов в Моску. Все для тебя. Могу передать.
— Мерси, не надо. Я больше заинтересована в новости, что у тебя есть нычки в Моску? С каких это пор глава выживанцев живёт на два дома?
Двунадесять громогласно захохотал:
— Ты столько пробыла в Санитарном Домене и до сих пор не знаешь, насколько он связан с Империей?
— Они как-то связаны?
— Санитарный Домен для того и существует, чтоб высокопоставленные имперцы творили здесь тёмные делишки. Сама подумай, откуда у меня в автобусе высокотехнологичная лаборатория по производству пудры?
— На свалке нашёл.
Двунадесять долго хохотал моей шутке, можно было подумать, что он носил в себе чип бывшего клоуна.
Да, мне снова пришлось привыкать, что в Империи всё сложнее, чем кажется. То ли дело в Потоке Сознания, где каждая мысль становилась общественным достоянием. Каждое движение души обсуждалось миллионами людей, что почувствовали его вместе с тобой.
Твины сближают людей до такой степени, что можно запутаться, где ты, а где кто-то другой.
Глава 89. О чём поёт шансонье?
Профессору Сенчину за всё время войны с Австралией не приходилось столько молиться о спасении своей жизни, сколько за последние сутки.
Эскадрон Клода поехал дальше в Неудобь, а выживанцы в противоположную сторону. Пыль от белого автобуса Двунадесять давно скрылась за горизонтом, но Сенчин продолжал истерично шептать: «Иисус-дева-мария!» и щупать свою шею. Его бормотание проникало даже сквозь наушники Захара. Пулемётчик вспылил:
— Мерде, профессор, хватит ныть. Если так гадишь от страха, зачем поехал?
— Иисус-дева-мария. Не обращай на меня внимания. Это нервное. А поехал потому что я учёный. Хочу своими глазами увидеть старинные технологии.
Д’Егор предложил профессору нюхнуть успокоительного порошочку.
— Иисус-дева-мария. Я предпочитаю натуральную молитву.
Я сидела в обнимку с Антуаном. У нас произошло что-то вроде маленькой ссоры.
— Почему Двунадесять так странно на тебя смотрел? У тебя с ним что-то было? — Допытывался Антуан.
— Ничего особенного! Я же всё время о тебе думала.
— О чём вы шептались?
— Про общих знакомых, о жизни.
— Слышал я о жизни выживанцев, — бурчал Антуан. — Нанюхаются своей чёрной пудры, да шпехаются в групповухе.
— Ты слишком много имперской пропаганды поглощаешь.
— Двунадесять приехал к тебе на помощь. Так только
— Мы, выживанцы, помогаем друг другу.
— Он странно на тебя смотрел.
— Если ты не заметил, то Двунадесять не совсем обычный.
— Теперь ты намекаешь, что он особенный?
Я поцеловала Антуана, как бы закрепляя окончание ссоры:
— Ты самый особенный для меня.
Клод смотрел в окно перед собой. Изредка поворачивался к Руди. Она тут же отвечала улыбкой. Руди — единственный член эскадрона, который улыбался весь путь через Неудобь. Её не пугали реки магмы и мощные струи пара, способные подбросить бронепежо в воздух на сто метров.
Напротив нас сидел Гоша. Я избегала разговоров с ним, не могла даже просто встречаться взглядом. Произошедшее между нами накануне моего ухода из Эскадрона было вечным укором. Гоша, вероятно, ничего не сказал Антуану. Но он, как философ, не испытывал никакого дискомфорта:
— Любовь делает нас бесстрашными — подмигнул мне Гоша, самодовольно восхищаясь своей туповатой афористичностью.
Вдруг я почувствовала, что гравитация исчезла. Скамейка словно бы уплыла из-под меня, а сидящий напротив Гоша взлетел под потолок бронепежо. В ту же секунду раздался грохот. Стена бронепежо разломилась, салон наполнился газом и паром. Я видела, что Гоша спокойно, как на тренировке, поднялся и задержал дыхание. Я сделала то же самое. В следующую секунду гравитация вернулась в троекратном эквиваленте. Гошу ударило о противоположную стену бронепежо, а меня понесло вслед за ним. Пришлось выдохнуть и хватить глоток едкого воздуха. Перед глазами мельтешили руки и ноги товарищей, коробки с боеприпасами придавили профессора. «Иисус-дева-мария!» — орал он и кашлял. Шипение газов прекратилось.
Я отчётливо услышал приказы Клода:
— Шлемы. Противник за скалами. Стрелять без приказа. Д’Егор, ты жив? Займись ранеными.
Меня придавил Антуан, который полагал, что спасает меня, прикрывая своим телом, мешая действовать самостоятельно. Кое-как столкнула Антуана с себя и встала на четвереньки, отыскивая автомат. Гоша уже напялил шлем и отдышался. В груде коробок отыскал футляр со своей гигантской винтовкой и тоже на четвереньках выполз через пролом в борту бронепежо.
На лицо мне опустился шлем, направляемый заботливой рукой Антуана. Я жадно вобрала воздух и нащупала наконец-то свой автомат и поползла к открывшемуся десантному люку.
Эскадронцы залегли. Я и Антуан расположились рядом. Направили стволы в сторону груды синих полупрозрачных камней, оттуда время от времени высовывались австралийцы, стреляли и прятались обратно.
Клод был уже далеко от нас, вне зоны действия рации. Прополз, залёг между камней и знаками показал всем, что попробует обойти синие камни со стороны, мол, прикрывайте.
Рядом со мной упал Гоша.
— У меня что-то с рукой, — услышала я его по рации.
Его левая рука безжизненно падала, всякий раз, когда хотел подпереть цевьё винтовки. О прицельной стрельбе можно забыть. Пришлось ему отложить винтовку и вести прикрывающий огонь из автомата.