Белый мыс
Шрифт:
– Лучше сбегай отнеси вот эту банку в погреб. А когда вернешься, я тебе что-то покажу. Да смотри не растянись по дороге!
Оке получил оставшиеся тресковые головы и выскочил за дверь. Погреб был вырыт во дворе, в нем было холодно и темно. Из бочек и кадушек с соленьями на никогда не просыхавший земляной пол сочился рассол. Отсыревшие жерди на потолке пустили маленькие ростки, совсем как картофель в яме, а рядом с ярко-зелеными почками торчали большие почерневшие деревянные затычки, которыми бабушка заделывала многочисленные дыры.
Погреб вырыли еще во времена старого Самюэля. Он первый в этих местах надумал обирать потерпевшие крушение суда,
На одной из полок в погребе стоял синий деревянный сундучок. Бабушка складывала в него яички, хотя он был уже основательно изъеден древоточцем и ему давно было пора на свалку. В этот сундучок старый Самюэль клал еду и флягу с водкой, отправляясь на своей лодчонке собирать добро с разбитых кораблей. Иногда случалось, что какое-нибудь судно застревало на большом рифе, который начинался от Нурингского мыса и тянулся в море на добрых полдесятка километров. Тогда, рассказывала бабушка, старик так спешил, что даже забывал свой сундучок дома.
Понатужившись, Оке прикрыл дверь в погреб и заторопился обратно к бабушке. Она сидела за столом с очками на носу, перелистывая изрядно потрепанную книжку. На залоснившейся обложке красовался важный петух.
– Видишь этого петуха? – показала она. – Он снесет тебе золотое яичко, когда ты прочтешь все, что написано в этой книге.
Петух снесет яичко! Оке вытаращил глаза, потом громко рассмеялся.
– Ну-ну, мусьё! – проворчала бабушка. – Иди-ка сюда, займемся азбукой.
Ноготь ее указательного пальца двигался по бумаге от одной закорючки к другой. У каждой закорючки было свое необычно коротенькое имя, которое бабушка старалась вытянуть нараспев. Оке с готовностью вторил ей; однако больше всего ему понравилось, когда немного спустя ее палец принялся прыгать по азбуке туда и сюда. Иногда он прыгал слишком быстро, и Оке выпаливал, что придет в голову.
– Ну, ты, кажется, устал уже, – сказала наконец бабушка и убрала книгу, несмотря на все его возражения.
Урок постепенно забывался, а бабушка все не могла выбрать время еще поиграть с Оке в азбуку. Как-то поздним вечером он пристроился за столом над раскрытой газетой. Салли захотелось почитать, и она попросила у него газету.
– Но ведь я читаю.
– Не говори ерунду! Небось уже давно все картинки пересмотрел.
– Я читаю по-настоящему, – настаивал Оке.
Салли досадливо сдвинула брови, потом на ее губах заиграла лукавая улыбка:
– Ну что ж, послушаем, как ты читаешь.
Оке выбрал заголовок покороче и принялся разбирать его, медленно и важно:
– Ц-е-н-а н-а р…
Бабушка и Салли удивленно переглянулись, но Оке отодвинул газету с огорченным вздохом. Он забыл, как читается следующая буква… Бабушка поспешила достать старый учебник, и Салли принялась учить его, как составлять из букв слоги и целые слова.
Скучные страницы с черными каракулями, которые он обычно спешил перелистать в поисках картинок, постепенно оживали и приобретали смысл. С каждым новым разобранным предложением Оке испытывал радостное изумление. Скоро он знал уже, что книга – бесподобный рассказчик. Теперь он был спокоен: пока у него есть книга, скуки бояться нечего.
Около коварного рифа настойчиво мычал автоматический бакен, со стороны нурингских маяков доносился сквозь туман глухой кашель
Осень казалась мрачнее и тоскливее, чем когда-либо. Мокрый песок приставал к ботинкам, оставляя некрасивые следы на полу и дорожках.
– Ох, теперь заладят холода и дожди!.. – протянула Салли уныло.
Она безуспешно проездила в Бредвика в поисках работы и теперь никак не могла решить, чем заняться.
– Шерсть свивается, словно червь в муравейнике! – произнесла бабушка сердито, прогревая карды [12] у огня.
Она тоже была недовольна пасмурной погодой и теперь задумчиво смотрела на беспокойно мелькавшие в золе красные искорки.
– Не иначе буря собирается, – заметила она.
– Вот и хорошо, не так тошно будет! – выпалила Салли.
– Храни бог всех, кто в море, – сказала бабушка серьезно.
В ее словах прозвучали вековая тревога и смирение.
12
Карды – приспособление для расчесывания шерсти.
– Что, баптисты [13] обратили бабушку в свою веру? – спросила Салли с лукавинкой.
Бабушка усмехнулась.
– Скорее со мной обстоит дело так же, как с дурачком Биркес-Ула. Собрался это он записаться в секту к методистам и говорит: «Все-то мы, черт дери, господа бога дети!»
– Проповедники всё жалуются, что им еще нигде не попадались такие закоренелые грешники, как в Ну-ринге.
– Поделом им! Какие только секты здесь не перебывали, только не очень-то им удавалось развернуться. Не пойди баптисты собирать деньги по всему острову, им никогда бы не осилить часовни. Здесь на мысу народ был всегда себе на уме… Ты слыхала вечернюю молитву наших дедов?
13
Баптисты – религиозная секта.
– Нет. А какие в ней слова?
– Да вот, говорят, что в старое время нурингцы такую молитву читали:
Дай, господи, чтобы много судовНапоролись на наши рифы,Чтоб мы могли грабить и красть.Оке задумался над бабушкиными словами. «Наши деды» – это были, наверно, совершенно особые люди, которые жили совсем иначе и творили смелые, геройские дела в те смутные, отдаленные времена, когда даже бабушки не было еще на свете.
– И поговорить-то не с кем… Так со скуки помрешь, – вздохнула Салли.
– Только за этим дело стало? Что ж, тогда и в самом деле иди в часовню. Они и поют и играют красиво, да и поболтать с кем всегда найдется, – предложила бабушка.
Салли покосилась на темные окна. Бабушка лукаво сощурилась:
– И когда только ты вырастешь! Бери Оке с собой – он не боится темноты.
Бабушка была не совсем права. Иногда Оке чудилось, что на чердаке бродят серые привидения, а на лесной опушке его подстерегает косматый медведь с желтыми клыками. Только Оке никогда не поддавался страхам. Если же смелость ему изменяла и по спине начинали бегать мурашки, он вооружался палкой или камнем, и этого оказывалось достаточно, чтобы воображение мальчика прогоняло все страшные призраки.