Белый ниндзя
Шрифт:
Брэндинг встал и смотрел, как Шизей перебегает от одной колонны к другой, резвясь, как маленький щенок. Ее лицо было счастливым и беззаботным, и, глядя на нее, он почувствовал радость, странным образом смешанную со сладкой грустью, которую чувствуешь в хрустальный осенний день. Ощущение было такое странное и такое поразительное, что Брэндинг поделился им с Шизей.
Она внезапно остановилась, будто схваченная за руку на бегу. Неслышно ступая босыми ногами, она пересекла веранду и остановилась перед ним.
— В Японии, — сказала она, — все целый год с нетерпением ждут
Брэндинг не мог ждать, когда его сакура начнет опадать. Ее глаза светились как бы изнутри, когда она, приблизившись к нему, начала медленно раздевать его. Ослепительный свет наступающего дня постепенно заливал комнату, в которой они стояли. Он боялся пошевелиться, завороженный ее взглядом и ее вкрадчивыми движениями.
Ее проворные руки стащили с него тенниску, расстегнули шорты. И вот на нем уже ничего нет, а на ней по-прежнему ее бикини. Брэндингу и это почему-то понравилось. Он впился в нее глазами, представляя, что скрывают эти цветные лоскутки.
Форму сосков можно было разобрать и сквозь материю, но не их цвет и каковы они на ощупь. То же самое и с тем, что у нее было между ног, и к чему он жадно тянулся рукой. Так много надо узнать и прочувствовать, прежде чем благоуханные лепестки упадут на землю.
Она смотрела на него с тем же самым выражением на лице, с которым мужчины рассматривают женские формы. Брэндинг никогда не думал, что и женщины могут так рассматривать мужчину. Он почувствовал сильное возбуждение. Интересно, почему некоторые женщины возмущаются, чувствуя к себе отношение как к предмету сексуального вожделения? Ему это ощущение показалось захватывающим.
Шизей смотрела ему прямо в глаза, приковывая к себе все его внимание. Она была совсем рядом. Брэндинг почувствовал жар ее тела, вспомнил, как она терлась о него, как кошка, когда они танцевали, и это сразу же вызвало у него эрекцию. Он ощутил ее пальцы прикоснувшиеся к его члену. Они не просто коснулись, а схватили его крепко, и он все рос и рос...
— Ты уже в боевой готовности, — заметила Шизей. — Так скоро. — Что-то в тоне ее голоса еще усилило его желание.
Она стряхнула с себя накидку, отделалась от бикини, и теперь Брэндинг мог ее рассматривать так же, как это делала она несколько долгих мгновений назад.
— Повернись, — попросил он внезапно севшим голосом.
Но Шизей только покачала головой и приблизилась к нему. Теперь он чувствовал ее тело непосредственно, без всякого материала, мешающего контакту. Он ахнул,
Они занимались любовью под музыку Грейс Джоунз. Пластинку эту, завезенную сюда дочерью Брэндинга, Шизей нашла среди дисков Джорджа Ширинга и Бобби Шорта и поставила на проигрыватель. Голос певицы отдавал то сочной мягкостью экзотического фрукта, то жесткостью линий спортивного автомобиля.
Брэндингу никогда не приходилось заниматься любовью под музыку: Мэри всегда была нужна тишина, чтобы расслабиться и настроить себя на нужную волну. Он обнаружил, что музыка его одновременно и стимулирует, и беспокоит. Было какое-то ощущение, что он общается сразу с двумя женщинами, вернее, это они общаются с ним: одна физически, другая — эмоционально, посредством голоса.
Затем, вогнав и его, и себя в пот, Шизей насела на него всерьез, и Брэндинг забыл обо всем на свете.
После он сказал ей, будто ненароком: — Интересно, а что было бы, если бы ты поставила Дэвида Боуи вместо Грейс Джоунз? Он был довольно-таки измучен, будто после двухчасовой тренировки в гимнастическом зале. Но это была приятная — прямо сказать, восхитительная — измученность.
— Дэвид Боуи хорош для мастурбации, — сказала Шизей. — Тебе не приходилось этим заниматься, Кок?
— Очень странный вопрос. — Его просто убивала ее способность шокировать.
— Ты думаешь? А что тут странного? Любое проявление сексуальности добавляет штрих к личности человека, делает его тем, кто он есть.
Брэндинг сел в кровати, свесив ноги на пол. Он чувствовал себя очень неловко, когда она начинала говорить вот так, с абсурдной прямотой ребенка. Но ведь она не ребенок.
— Здесь, в Америке, — сказал он, — эти вопросы не принято обсуждать так свободно.
— Даже между мужем и женой?
Мы не муж и жена, Шизей. Мы чужие люди.
— Но затем, чувствуя на себе ее взгляд, он добавил: — Иногда даже между мужем и женой.
— Какая глупость! — заявила она. — Ведь это так естественно. Как нагота. Как всякий секс. Чего здесь стыдиться?
— Насколько я понимаю, далеко не все вопросы подлежат открытому обсуждению и в Японии.
— Например?
— Как насчет «ката»?
Шизей зашевелилась в постели, затем захватила ногами простыню и сбросила ее на пол.
— В школе нам часто говорили, что если подо льдом что-то есть, если ты чувствуешь это, хотя и не можешь видеть, то оно все равно там, что бы ты об этом ни думал, — живет, движется, мутит воду. — Она раздвинула ноги, и Брэндинг невольно перевел туда взгляд. Шизей выгнула спину. — Иди, сюда, Кок. Я еще не закончила начатое с тобой — да и ты тоже, я вижу, не закончил.
Когда Жюстина вылетела из гимнастического зала, оставив там Николаса, время уже близилось к ужину. Она направилась на кухню, но никак не могла вспомнить, что она собиралась приготовить. Кроме того, есть ей не хотелось, а Николас, если проголодается, найдет чего перехватить.