Белый Север. 1918
Шрифт:
Гражданская война.
Колени подогнулись, Максим опустился на Михин топчан. Сонливость навалилась, как обморок, защищая психику от избытка впечатлений. Едва стянув сапоги, Максим заснул.
Глава 2
Но пускай будет и историческое значение
Июль 1918 года
— О, я продрог, как собака, а ты как раз чаек сообразил, — радовался ввалившийся в комнату Миха. — Спасибо, товарищ. Ты, я смотрю, оклемался слеганца? Пришел-то сюда, будто пыльным мешком стукнутый. Я уж засомневался, того-этого, все ли ладно с тобой…
— Это я с дороги уставший был, — пояснил Максим, наливая хозяину чай в мятую жестяную кружку. — Шутка ли, почти трое суток без сна. Сейчас вздремнул тут у тебя, и в голове прояснилось.
Про трое суток он, конечно, выдумал на ходу, а вот про голову не соврал. Несколько часов сна на нечистом Михином топчане здорово помогли сосредоточиться. Укладывая щепки в топочной камере самовара, Максим одновременно упорядочивал факты и соображения. Рассмотрел снова гипотезы про сотрясение мозга, про деревню сектантов, про квест-рум… Последовательно отбросил все: факты в них не укладывались. Естественная обшарпанность пыльной Михиной комнаты красноречиво свидетельствовала против любой реконструкции. Ясно-понятно…
Чувствовал себя Максим хорошо — синдрома отмены, то есть резкой слабости, как обычно при пропуске приема антидепрессантов, не было и следа. Осмотрев себя, Максим не обнаружил старого шрама на большом пальце левой ноги — лет десять назад купался в шторм и поранился острым камнем — зато нашел два других шрама, даже еще более старых, которых не было вчера.
В Бога и в загробную жизнь Максим никогда толком не верил, но хотелось надеяться, что как-то все не напрасно, что ли. Конечно, Гражданка — не то время, которое кто-то в здравом уме выбрал бы для жизни. Но ведь Максим оказался здесь, да еще в шкуре своего полного тезки, по какой-то причине.
С другой стороны… у него есть документы и деньги. Едва ли цветные бумажки чего-то стоят, а вот британское золото — это надежно. Наверняка можно выбраться в Финляндию… нет, там вроде тоже война… ну, в Норвегию какую-нибудь. Максим превосходно знает английский, за плечами десять лет опыта управления предприятием — не пропадет. Устроится не хуже, чем в родном времени. И… так никогда и не узнает, зачем оказался в этой глуши и какие возможности изменить судьбу страны упустил. Нет, идея эмиграции ради лучшей жизни и в двадцать первом веке была ему неблизка.
И главное — он же попал на правильную сторону! Миха, которого Максим больше не держал за безумца, явно говорил о каком-то плане по свержению большевиков. Как знать, может, именно здесь Максим должен сыграть значимую роль?
К своему стыду, историю Гражданской войны Максим знал из рук вон плохо, никогда толком не интересовался ею — так, просматривал иногда, что попадалось на глаза в пабликах. По ним выходило, что белые воевали за царя и возрождение старых порядков, а большевики — за кровавую диктатуру. Поэтому Максим всегда полагал победу большевиков чудовищной ошибкой. Но все-таки как так вышло, что люди пошли за ними? Наверно, им всех удалось обмануть. Еще там крутились какие-то эсеры, кадеты, эсдеки и прочая шушера с малопонятными целями и методами, но о них в пабликах практически не писали — ведь героические образы белых офицеров и картины кровавых большевистских зверств вызывали у подписчиков куда больше эмоций, а следовательно, лайков и комментов. Максим знал, что большинство людей судит о чем угодно по подборкам эмоционально заряженных фактов, комфортно укладывающихся в их картину мира, и что сам он — не исключение. Поэтому теперь в Гражданке и столкнувшихся в ней силах придется разбираться вживую.
Про бои на Дону, за Перекоп и про Ледовый поход Максим что-то все же читал, а вот про Архангельскую губернию ничего не мог припомнить. Кажется, здесь высаживались то ли англичане, то ли американцы, но с непонятными целями и ненадолго. И еще в памяти всплывало слово «Мудьюг», оно ассоциировалось с чем-то страшным — должно быть, очередное большевистское зверство.
Так или иначе, раз уж Максим здесь, он сделает все от него зависящее, чтобы исправить ситуацию — или погибнет, пытаясь сделать это, вот и все.
Сперва надо выяснить обстановку у этого Михи, только вопросы задавать аккуратно, чтобы не выдать своей неосведомленности. Впрочем, Миха оказался из тех, кого не разговорить сложно, а наоборот — заткнуть.
— Вот стемнеет через полчасика, и пойдем к нашему, того-этого, отважному военному вождю. Авось он там не лопнул еще от переизбытка патриотизма, — Миха откусил от осколка сахарной головы и от души глотнул чая. — Ты только, ради всего святого, не вздумай спрашивать Чаплина, не родственник ли он комику этому американскому. Все, конечно, спрашивают. Он с этого бесится, мочи нет в третий раз выслушивать про его древний дворянский род. А ты сам-то из кого будешь, на какой стоишь платформе? Из эсеров?
Про эсеров Максим помнил только, что они были террористами. Но Миха спросил так буднично, словно ничего ужасного в этом не видел.
— Не вполне, но близко к тому, — ответил Максим уклончиво и тут же перевел стрелки. — А ты?
— А я эсдек, — охотно сообщил Миха. — Теперь лучше говорить «меньшевик», чтобы, значит, решительно отмежеваться от наших больше-не-товарищей. У истоков профсоюза портовых рабочих стоял, права работяг отстаивал в честной борьбе, обычно более-менее законными методами… в общих чертах. И даже при царе кое-чего добивались, а уж после февраля-то и вовсе, почитай, жизнь началась. До самых большевиков.
— А чего большевики у вас наворотили?
— Да эти мрази же как действуют? Быстренько те Советы, где большинства не набрали, поразгоняли. И профсоюз наш тоже. А чтобы уже совсем всех допечь, мобилизацию сейчас проводят, это в разгар сенокоса-то. Хлеба и мира обещали, а на деле что? Шиш без масла. Ну и когда с нами связался этот «Союз возрождения России», мы стали ему, того-этого, содействовать. Вот товарищи меня в Вологду отправили, чтобы я какую ни есть помощь против гнид большевистских к нам привел. Хоть офицерье, хоть англичан, хоть черта в ступе. Покамест у Чаплина на побегушках — принеси, подай, связного встреть… У меня этот капитан с его поруганной честью Отечества в печенках уже сидит, а деваться некуда.
— Отчего же, — осторожно спросил Максим, — некуда?
Миха почесал круглую коротко стриженую голову.
— Не из наших ты мест, Максимко, и главной северной беды не понимаешь. У нас в Архангельской губернии что есть? Лес, рыба и главное — порты, торговля. Доска, треска и тоска, в общем. А чего нету, так это хлеба — земля родит плохо. Издавна зависим от поставок с юга, с востока или по морю. От большевиков хлеба не дождешься, наоборот, реквизировать норовят, как они говорят, «излишки». У нас цинга уже по уездам, а этим иродам — «излишки»! Раньше-то хлеб Пермь-Котласской дорогой везли из Сибири, по четыре рубля за мешок шел… а теперь там бои, говорят, чуть не на каждой станции. Выходит, вся надежда на подвоз хлеба по морю, из-за границы. Иначе не перезимуем, с голоду перемрем.