Белый Север. 1918
Шрифт:
— Да ну?!
Максим вздохнул. Эти мрачные взгляды исподлобья и кривые усмешки успели ему осточертеть.
— Как тебя звать? — спросил он женщину.
— Ну, Марфа.
— Послушай, Марфа. Я понимаю, властям вы не доверяете и не ждете от них ничего доброго. Потому что любая власть была за богачей и против вас. А большевики вам обещали, что при Советской власти будет по-другому. И вы поверили, потому что больше верить вам было не во что. Верно я говорю?
Женщина глянула на комиссара недоверчиво и скорее опустила веки, чем кивнула. Максим все же считал это как знак согласия.
— И видишь, Марфа, куда это всех нас привело? Мы воюем сами с собой, сами себя истребляем. Потому мы должны это изменить. Хотя бы попытаться. Иначе конец нам всем, богатым и бедным, деревенским и городским, тем, кто уходит в леса, и тем, кто надеется отсидеться. Ты меня понимаешь, Марфа?
В этот раз кивок был уже чуть более уверенный.
— Видишь, я один пришел. Я не стану никого наказывать за то, что уже произошло. Нам надо вместе решить, как быть сейчас, там, где мы все есть. Кто у вас старший?
— Дак в каждой семье свой большак. Я у Игнатьевых, как муж на фронте сгинул…
— Хорошо. Собери старших в семьях… большаков. Мы просто поговорим.
Максим отошел в поле на полсотни шагов. В лагере началось вялое движение, люди стали перемещаться между кострами, переговариваться. Пожалуй, если какой-нибудь агент партизан решит пристрелить правительственного комиссара от греха подальше, у него есть к тому все возможности; мало ли трупов уже разбросано по окрестным оврагам… Однако четверть часа спустя к Максиму подошла пара десятков человек. Примерно две трети — женщины среднего и старшего возраста; на Севере, при всей его патриархальности, женщина во главе семьи не была редкостью даже и до войны. Среди мужчин трое… нет, четверо — инвалиды. Все смотрели на Максима с усталым равнодушием, если и ожидали от него чего-то для себя полезного, то старательно не подавали виду.
Максим откашлялся и заговорил, стараясь придать своему голосу уверенность:
— Послушайте, я вижу, что вы в отчаянном положении. Давайте решать эту ситуацию, — черт возьми, надо говорить так, чтобы они понимали! — То есть вместе подумаем, как нам всем выбраться. Вы поверили, будто Советская власть — это ваша власть. Но теперь видите, как она вас обманула. Красные партизаны не защищают вас. Они грабят, насилуют и убивают таких же крестьян, как вы сами. Они жгут хлеб, который присылают нам союзники через море. Это из-за них вы остались без крыши над головой, и вам нечем накормить своих детей.
Видимой реакции собравшиеся не выдали, но все-таки продолжали слушать.
— Я не буду вас наказывать за то, что вы поверили большевикам. Жизнь уже наказала вас за это. А я пришел, чтобы помочь вам вернуться в свои дома.
— Так как же мы в свои домы вернемся, коли там солдаты ваши живут? — спросила Марфа.
— Солдаты пришли, чтобы защитить Усть-Цильму от красных партизан. Как только эта задача будет выполнена, мы сразу уйдем. Вернемся в Архангельск. Если успеем до ледостава и не застрянем здесь до санного пути по льду. Нас больше, чем большевиков, мы лучше вооружены и готовы к бою. Вот только партизан трудно найти, потому что где они прячутся, мы не знаем. Зато знаем, что у многих из вас, если не у всех, есть родственники, которые к ним ушли.
Слушатели зашевелились, по рядам пробежал гул отрицания. Что имел в виду Жилин, когда говорил, что получение сведений о партизанах — военная необходимость? На какие методы ведения допроса он решится? Такого допустить нельзя.
— Поклеп это, комиссар, — сказал за всех однорукий мужик. — Напраслина. Оба сына моих на вырубке, лес по реке сплавляют. Усть-цилемские против своих не воюют.
— Даже против тех своих, кто на зиму глядя вас из домов выгнал? Послушайте, я не затем здесь, чтобы вас судить. Знаю, вы сами уже не рады, что партизанам помогали, вот только выхода теперь не видите. А выход есть.
Теперь все напряженно смотрели на комиссара, боясь упустить хотя бы одно слово. Максим заговорил отчетливо и энергично:
— От лица правительства Северной области я вам обещаю: кто из жителей Усть-Цильмы сложит сейчас оружие и выйдет из партизанских отрядов, тот никакого наказания не понесет. А если вы сообщите военным властям, где партизаны скрываются, то я добьюсь, чтобы вам вернули ваши дома и имущество.
— А как же долги? С долгами-то что? — спросили вразнобой сразу несколько человек.
— Ваши долги будут реструктуризированы… пересмотрены и пересчитаны. Введем разумные отсрочки. Никто не должен за долги лишаться того, что необходимо для выживания. Правительство скоро примет закон об этом.
Насчет последнего Максим вроде бы соврал, но одновременно и нет: такой закон в самом деле следует принять в ближайшее время, он настоит на этом — иначе гражданская война опрокинется в каждую деревню.
— Если же кто-то не захочет оставаться здесь — в Архангельске идет мобилизация, а значит, каждый день освобождаются рабочие места, — продолжил Максим. — Дело найдется для всех, даже для подростков и женщин. Профсоюзы бдительны, условия труда достойные, оплата справедливая. Желающие могут подойти ко мне, я выпишу билет на пароход. Уедете, пока Двина не встала. Но сперва нам нужны от вас сведения о партизанах. Штаб находится в здании школы. Мы будем ждать.
Максим повернулся и пошел, спиной чувствуя десятки напряженных взглядов.
* * *
— Время для напутственной речи, товарищ комиссар.
Интонации Жилина изменились, слова «товарищ комиссар» больше не звучали саркастично в его устах. Вчера целый день в штаб приходили местные жители, в основном из числа бедняков-изгнанников, и рассказали все, что знали о партизанах и их убежищах. Сам Максим в стратегические детали не вникал, но видел, что Жилин более чем доволен.
Максим оглядел войско, собравшееся выходить на врага. Солдаты, по-прежнему неопрятные в своей разномастной форме, выглядели если не подтянутыми, то хотя бы бодрыми — отдых на деревенских харчах пошел им на пользу. Слева стояла группа почти в сотню человек — добровольцы из местных. Большинство с охотничьими ружьями, почти четверть — женщины. Жилин по опыту мобилизации в Архангельске особого энтузиазма от деревенских не ждал и был удивлен, сколько их пришло записываться. За свою землю усть-цилемцы собирались стоять намертво.