Белый шиповник. Сборник повестей
Шрифт:
Петька не удержал равновесия и сел в сугроб. А когда поднялся, никого под елью не было. Только с верхней ветки медленно сыпался иней…
– Это он!
– решил Петька.
– Это он - Антипа Пророков!
Глава одиннадцатая
МАТРЁШКА ДА РАСПИСНАЯ ЛОЖКА
Вечером раскрашивали дедовы изделия. Дело было весёлое! В глиняных плошках дед развёл приготовленные по своим рецептам густые краски, достал бутылку светлого лака. Рисовать уселись все. Бабушка и Катя взялись расписывать цветами фартуки
– Раньше, - рассказывал дед, - мы больше по крупной части промышляли. Бочки там, по плотницкой линии чего… А посуду как вывезем на ярмонку, пока староверы свою не привезут - покупают, а как они со своим товаром приедут, так на нас никто не глядит! Словно нас и на ярмонке нету. Они вишь золотую посуду делали…
– Как золотую?
– подскочил Петька.
– А где они золото брали?
– Да не из золота! Деревянную! Только они её так расписывали да закаливали сколько раз в печи, в жару, да ещё как-то… Она золотой и гляделась. Ну-ко погоди, гдей-то у меня ложечка сохранилась…
Дед полез в сундук. Достал оттуда шинель, будёновку, какие-то свертки, пачку книжек.
– Вот!
– он развернул тряпицу и достал небольшую, красивой формы ложку.
– Это мне наш артельный подарил, когда я первый самостоятельный заказ сделал. Мастером, значит, когда меня признали.
Ложка действительно сияла золотом, а по золоту расцветал диковинный аленький цветочек, с чёрными лепестками и стеблем. Он был такого глубокого цвета, словно в ложку положили пылающий уголёк. Тонкий черепок завершался головою голубя, который поправлял у себя на груди перышки.
– Не клади её на стол-то рядом с нашим ремеслом, - сказал дед, передавая ложку, - а то вовсе рисовать расхочется. Пятнадцать годов я этой ложкой ел, а она цвета не потеряла…
Дед сел к столу. Пригорюнился.
– Вот ведь мог научиться! Не скрывали они от меня секретов своих. А теперь поди, кто расскажет… Нет староверов - погибли и мастерство своё с собой унесли!
И Петька вспомнил, как горевал реставратор, когда говорил об утраченном, забытом мастерстве. Чем-то напомнил ему дед Николая Александровича.
– А если у Антипа Пророкова спросить?
– Да Антипа топора в руках отродясь не держал!
– махнул рукой дед.
– Антипа - охотник, он с десяти годов ружьём, да силком, да неводом промышлял. У него и отец и дед охотники. Он деревянного дела вовсе не знал!..
– А правда, что староверы невидимыми умели делаться?
– спросил Петька.
– Говорят!
– сказала бабушка. И Катя, которая замерла от Петькиного вопроса, облегчённо вздохнула.
– Говорят, что они глаза отводить умели. Которые есть такие люди, что умеют. Сказывают, ехал раз цыган через Никольское, - неторопливо водя кисточкой, стала рассказывать бабушка.
– Попросился с детишками переночевать, а мужик его не пустил, дескать, грязь от вас. А цыган-то и говорит: “Отвожу я глаза твои от скотины…” Встал мужик утром, а дверь в хлев найти не может. Ходит вокруг, в стену тычется, слышит, как скотина голодная мычит, а войти к ней не может…
У Катьки
– Ну и чего потом?
– спросила она.
– Послали за цыганом вдогон, с деньгами. Только тогда дверь-то и оказалася…
– Да как же у него глаза отведены были? Почему он дверь-то найти не мог?
– А с перепою!
– подмигнул дед.
– Я раз в молодые годы напился, вышел на улицу. А дело на свадьбе было, вышел на улицу - да лбом в забор бревенчатый! Думаю: когда тут забор поставили? И всё никак ворота не найду: со всех сторон брёвна - ни взад ни вперёд. Замуровали! Стал людей кричать. А уж утром мне говорят, что я вокруг столба ходил да лбом в него тыкался. И всего-то напротив ворот один столб был… Это всё алкоголизма проклятая! Она так глаза отведет, что и назад не воротишься. Сколько через неё людей пропало!
– А как же староверы невидимыми делались?
– сказала бабушка.
– Никто ведь их сыскать не мог.
– Да я в этих болотах армию невидимкой сделаю!
– сказал дед.
– Ай, слушать тебя!
– махнула старушка рукой.
– Сколько искали, а проходу через болота нет.
– Есть! Не найден! А есть!
– вскипятился дед.
– Скотина-то вернулась!
– Заговор кончился - вот и вернулась.
– Что ж она тощая такая пришла да в грязи по самы рога?
– Какая скотина?
– спросил Петька.
– Да когда староверы исчезали. Исчезала с ними и скотина ихняя: и коровы и кони. А когда деревню немцы спалили, недели через три явилась скотина. Вот и Орлик мой прибежал… Утром пошёл я через Староверовку. Смотрю, а на пепелище жеребёнок ходит. Стал я его звать - не даётся! Два дня я его ловил. А уж какой конёк распрекрасный оказался! Мы бы без него пропали. Одна лошадь на весь колхоз! Спаситель наш, кормилец!
– Смотрите!
– ахнула Катя.
– Что Петя нарисовал!
– Ух ты, плясун какой!
А Петька и сам не знал, как у него получилось. Нарисовал он не матрешку, а балалаечника в картузе и с усами.
– Вона!
– всплеснула руками бабушка.
– Да ты у нас, Петяша, художник.
Балалаечник и вправду был удачный - весёлый, пузатый, так и казалось, что сейчас он подмигнёт и пустится в пляс.
– И как же ты придумал такого нарисовать! Мы все матрёшек, а он, поди ж ты!
Петька покраснел от удовольствия. Его хвалили, наверное, первый раз в жизни.
– Художник ты, Пётра! Живописец!
Украдкой Петька глянул на Катю, а та смотрела на него восторженно, потому что открыла в нём ещё один талант.
– Да ладно, чего там… Я таких в сувенирном магазине видел, - сказал Петька и удивился сам себе. Он сказал правду! Ведь можно было рассказать, что он давно учится в художественной школе, или что лично знал художника Репина, или ещё что-нибудь… Что он, например, давно придумал таких балалаечников и их уже отправили на выставку в Монреаль… А он вдруг сказал правду!
Петька долго ворочался на своём поющем диване, а когда уснул, то увидел во сне Антипу Пророкова, который варил в расписном горшке какую-то траву и кормил белого жеребёнка.