Белый тапир и другие ручные животные
Шрифт:
Что же до самца, то, сдается мне, генетический механизм, с одной стороны, побуждает его заучивать территориальный сигнал, с другой — реагировать на него агрессивно, не допуская на свою территорию чужого самца. Довольно простая механика, но она не срабатывает, если птица еще птенцом не слышала нужного звука. (Подробнее о звуках, издаваемых совами, я рассказывал в книге «Совиные дебри».)
И у других птиц наблюдается та же механика, но точно назвать все семейства я пока не берусь.
Выше я говорил, что птенец дрозда раскрывает клюв в ответ на имитацию голоса родителей. Кто сидел в тайнике по соседству с гнездом белобровика, возможно, замечал, что самец иногда, опустившись на ветку возле своего дома, исполняет приглушенный вариант звонкой территориальной песенки, и птенцы разевают клюв: «мальчики» запоминают, что им петь, «девочки» — какой сигнал сулит им корм и «жилплощадь».
Словом, чтобы поладить с пернатыми или млекопитающими, «породниться» с ними, чрезвычайно важно научиться воспроизводить звуки, принятые в их взаимном общении. Тигр добродушным ворчанием встречает других тигров и — так и хочется сказать «ручных» — людей; сходные звуки издают выдра, капибара, енот, когда довольны своим компаньоном. Усвоив эти звуки, куда легче наладить контакт с животными.
Таким образом, звук — надлежащий звук — служит ключом, который подчас быстро открывает запертые двери. Но чтобы животное и впрямь воспринимало вас как сородича, не худо усвоить еще язык движений — двигаться так же, как оно. В психическое святая святых своих барсуков я проник после того, как вместе с ними начал прыгать на четвереньках, фыркая и замирая по всем барсучьим правилам. (Не волнуйтесь, я не стал барсуком.) И пусть дивились индейцы, глядя, как я мотаю головой, особым образом ворчу и фыркаю, зато гигантская выдра постепенно признала во мне пусть неладно скроенную, но все же выдру. Ведь я воспроизводил принятый у этого вида приветственный ритуал.
Когда прошлым летом я открывал дом шимпанзе в Буросском зоопарке, зрители, среди которых были и фотографы, наверно, решили, что я помешался. Вместо того чтобы важно произнести несколько слов и перерезать шелковую ленту, я с громким уханьем принялся ходить на четвереньках, опираясь па согнутые суставы. Мне хотелось и к шимпанзе подобрать ключ в виде жестов и звуков. И это вполне удалось. Смотрители рассказывали, что обычно шимпанзе весьма сдержанно принимают гостей — обнюхают человека несколько раз и больше не проявляют к нему интереса. Я же тотчас был, что называется, принят как свой в члены стаи. На сделанных в тот день снимках видно, как шимпанзе жестами «спрашивают» меня: «Мы ведь товарищи, хоть ты и побольше и посильнее нас?» А я в ответ с надлежащим выражением лица ухаю, то есть издаю сигнал контакта, которым обезьяны обмениваются как вблизи, так и на расстоянии.
Работая с дикими животными, исследовательница шимпанзе Джейн Гудолл (я с величайшим интересом и восхищением прочел ее книгу, только что вышедшую в шведском переводе [6] ) не прибегала к имитации. Ей потребовалось очень много времени на то, чтобы наладить с ними контакт и добрые отношения. Может быть, имитация контактных звуков и движений помогла бы шимпанзе быстрее признать ее? Дайан Фоссей, изучавшая горилл, писала в «Нэшнл джиогрэфик мэгэзин» (январь 1970 года):
6
Есть русский перевод. См. Дж. ван Лавик-Гудолл, В тени человека, М., «Мир», 1974.
«Согласно наставлению, исследование в таких случаях сводится к тому, чтобы сидеть тихо и наблюдать. Меня такой метод не устраивал, я чувствовала, что гориллы вдвойне подозрительно отнесутся к существу, которое сидит и таращится на них. Вместо этого я решила попытаться завоевать их доверие, пробудить в них любопытство, подражая поведению гориллы — как она ест, как почесывается. А позже, разобравшись в смысле издаваемых ими звуков, я начала их воспроизводить, в том числе гулкое рыгание. Гориллы реагировали благосклонно, пусть даже такой способ не всегда казался мне достойным человека. Право же, странно чувствуешь себя порой, когда ритмично колотишь себя в грудь или уписываешь дикий сельдерей с таким видом, будто речь идет об изысканнейшем лакомстве».
Этот метод позволил Дайан Фоссей поладить даже с двухсоткилограммовыми самцами — «зверями», на которых бесстрашные охотники отваживались смотреть только с ружьем в руках.
Похоже, дело идет к изменению наших традиционных, в корне неверных представлений о животном мире, сложившихся под влиянием хвастливых россказней охотников за кровавыми трофеями. И похоже, имитация — надежный ключ, позволяющий изучать уравновешенных животных, а не таких, которые испуганы необычными для них чертами человеческого характера ничуть не меньше, чем мы от роду склонны пугаться их повадок.
Естественно, занимаясь звукоподражанием, я особенно заинтересовался теми птицами, которые сами имитируют песни других птиц, а то и совсем посторонние звуки.
Нам, шведам, повезло, в нашей стране множество птиц, репертуар которых включает имитацию, подчас поразительно точную. В самом деле, трудно удержаться и не поглядеть вверх, в небо, когда сойка подражает канюку!
Среди врановых наибольшую пользу из своего умения имитировать извлекают, пожалуй, ворон и сорока. Как мне кажется, именно способность ручного ворона воспроизводить человеческую речь да еще то обстоятельство, что воронов чисто гастрономически привлекали капища, где наши языческие предки занимались жертвоприношениями, помогли образоваться ореолу сверхъестественности, которым окружена эта птица в зловеще-черном наряде. Птицы Одена, которые летали во все концы и приносили вести о том, что происходило на свете, тоже ведь были воронами, возведенными в ранг его мысли и памяти — Хюгин и Мюнин. А так как птицы богов неприкосновенны, от этого, естественно, выигрывал весь вид — как выигрывал священный ибис у древних египтян и другие привилегированные животные.
Сорока тоже может научиться говорить, и она во многих местах выгадывает от людского суеверия. Между прочим, в Швеции она почти никогда не гнездится в глуши, а жмется к человеческому жилью. Возможно, ее «неприкосновенность» объясняется не только принадлежностью к врановым, но и столь важной в былые неспокойные времена склонностью поднимать шум при появлении чужаков.
Но как бы нас ни поражала способность ворона, сороки и других врановых имитировать речь человека, эти крупные представители воробьиных — жалкие приготовишки перед другими пернатыми имитаторами. Особенно хорошо известна зеленая пересмешка, в ее репертуаре больше подражаний, чем звуков, свойственных этому виду, причем темпу исполнения может позавидовать спортивный комментатор. Даже самый искушенный орнитолог с трудом успевает опознать имитируемые виды в этом стремительном каскаде звуков.
Ночными упражнениями болотной камышевки можно заслушаться, в тиши светлой ночи отчетливо различаешь в конце строфы то посвист дрозда, то стукотню зяблика, то голос овсянки, то голос кроншнепа.
А сколько еще искусных подражателей среди наших пернатых…
Помню одну ночь на Эланде. На фоне отдаленных соловьиных трелей вдруг прозвучал голос, какого я раньше никогда не слышал. Печальная чистая песенка с отдельными скрипучими нотками прерывалась на несколько секунд и тотчас возобновлялась. Она включала в себя имитацию, в том числе незнакомый мне вариант песни белобровика. Пожалуй, это было первое выступление — и первая запись — садовой камышевки на шведской земле. Возможно, она имитировала русского белобровика.
Проснешься июньским утром в горах, в спальном мешке — на бровях иней, лицо задубело от холода — и ничего, если прямо над тобой «горный соловей» варакушка щеголяет синей грудкой с алым пятнышком и поет. Поет так, что дрожит и пичуга, и посеребренная морозом березовая ветка. Солнце медленно прожигает себе путь в утреннем небе, а над всем краем льется хрустальная, чистая песенка, вобравшая в себя и музыкальные темы гор, и мелодии далекого юга.
Во всех странах можно найти множество превосходных имитаторов из отряда воробьиных. У нас держат в клетках майну, но, конечно, лучше других известны пользующиеся большим спросом попугаи — а ведь на воле, как ни странно, они не подражают другим видам, только терзают ваш слух пронзительными криками. Лишь один раз, в горах Кануну, в Гайане, я слышал, как смеялся и разговаривал попугай в дикой стае. Мне показалось, что я слышу слова из языка макуси; видно, попугай бежал из плена в индейской деревне. Подобно представителям воробьиных — ворону и сороке — попугаи в заточении отрезаны от общения с собратьями, зато усваивают слова, с которыми к ним обращается владелец. И так как они часто запечатлевают человека, нет ничего неожиданного в том, что они перенимают людскую речь. Примерно так же можно объяснить способность снегиря насвистывать целые мелодии. Печальное монотонное «ти-и-и», которое служит и стайным сигналом, и частью песенки снегиря, можно развить и добиться удивительных результатов; особенно этим увлекаются немцы.