Белый тапир и другие ручные животные
Шрифт:
А Стар решил эту задачу. Сколько раз бывало, что он семенил по мне, слегка пощипывая меня клювом и твердя свое «Ян» так трогательно, что я в конце концов шел за лакомыми мучными червями. Чем не «практическое применение своего дара»?
И до чего же чутко отзывался он на «ключевой» вопрос! Стоило мне начать рассказывать кому-нибудь по телефону, что Стар откликается на слова: «Как звать хозяина?» — и скворушка тотчас прерывал свою песню, садился мне на руку и отвечал: «Ян». Естественно, за этим следовала награда в виде мучного червя.
Однажды нам принесли горностая, нечаянно попавшего в крысоловку. Был он белый, как снег, невредимый и злой, как черт. Стоило только посмотреть на него, как он поднимал крик! Мы поставили крысоловку в моей комнате, за чашкой чая договорились с владельцем о цене, потом я вернулся к себе. И с ужасом услышал, что голос горностая доносится из-за большого
В моей комнате стоял террариум с двухметровой змеей, большеглазым полозом, о котором я еще расскажу подробнее. И вот что я подметил: Стар частенько садился возле змеиной головы! Садился бесстрашно и отнюдь не цепенел, как грызун перед голодной рептилией. Знай себе сидит и спит. Войду — проснется, потянется и взлетит на мое плечо. Все-таки мое общество было для него предпочтительнее.
Мне кажется, все дело в действующем среди скворцов — возможно, и среди других стайных птиц — «общественном факторе». Когда голосистая ватага скворцов устраивается на ночлег в камышах или рассаживается рядками на крыше, на проводах, можно заметить, что они соблюдают определенную дистанцию. Так вот, эта дистанция приблизительно равна расстоянию, которое отделяло глаз Стара от моего глаза, когда скворец садился мне на плечо. И от глаза змеи, когда он сидел рядом с ней. Видимо, Стар инстинктивно черпал спокойствие в близости блестящего глаза, кому бы этот глаз ни принадлежал. К счастью, прочное стекло разделяло змею в террариуме и Стара. Вряд ли полоз отказался бы от птицы!
То же явление довелось мне наблюдать года два спустя, но на сей раз действующими лицами были другой скворец и ручная болотная сова. Скворец спокойно садился рядом с совой. Правда, болотная сова кормится грызунами, а на птиц охотится, если уж очень голодна. Моя сова не была исключением — грызуна хватала мгновенно, скворец же ничуть ее не занимал. Так и сидели они целыми днями, иногда и ночами в метре друг от друга.
Стар был любимцем всей нашей семьи, мы даже не пытались приучать его к другим скворцам, чтобы он улетел с ними. Он прожил у нас еще один год. Тем временем у меня появился новый скворчонок. Я надеялся, что маленький барахтающийся комочек окажется самочкой, будет подруга для Стара, а он и не глядел на малыша, не пробовал его кормить. Больше того, взял да заболел… Я решил, что он ударился об оконное стекло и у него получилось кровоизлияние в мозг. Может быть, так оно и было, а может быть, сделали свое дело химикаты, вредоносное действие которых на среду тогда еще не было установлено.
С каждым днем Стару становилось хуже, у него подкашивались ноги — вдруг упадет, потом с трудом поднимается. Он почти не мог летать, перестал петь, под конец уже вовсе не двигался. Дня два просто лежал, терпеливо, как все животные, переносят свои страдания, ел очень мало, и жизнь в нем едва теплилась. А однажды, лежа у меня на руках, вдруг встрепенулся раз, другой, третий, словно хотел взлететь, потом вытянул ножки, и тельце его постепенно начало холодеть. Умер.
Всего лишь скворец. Но до чего мне было больно. И я, держа на ладонях пернатый комочек, неожиданно для себя самого заплакал. Впервые в жизни я плакал по-настоящему. Ребенком я никогда не давал слезам волю, мальчику плакать не полагается, и я терпел, как бы сильно ни ушибся. Все страдания, физические и душевные, переносил стоически, как индеец из приключенческой книги. А тут слезы полились сами, лились неудержимо, и, наверно, для меня это было только благом в моем неутешном горе.
Извивающиеся, прыгающие, порхающие друзья
Странно — я задумал рассказать в этой книге о животных, с которыми мне посчастливилось дружить, однако вынужден сочетать свой рассказ с некоторыми автобиографическими моментами, чтобы связать воедино судьбы зверюшек, переплетенные с моей судьбой. Понадобится, пожалуй, еще одно краткое отступление, чтобы объяснить, откуда у меня брались деньги да и время на прокорм всех питомцев, а затем уж вернемся к миру ручных животных. Надеюсь, вы меня простите, уважаемые любители животных. После того как я двенадцати лет в свободное от школы и балета время стал заниматься жонглированием и акробатикой, произошло немало событий. Мне сделали очень сложную и искусную операцию на почке. После операции стеклянные трубки несколько недель заменяли левый мочеточник,
Однако с оперным театром пришлось все-таки расстаться. Не потому, что меня «забраковали» после всех моих недугов. Просто я почувствовал, что главным в моей жизни должны стать занятия животными. И что без основательных знаний далеко не уйти. Между тем в театре нашу группу все чаще привлекали к вечерним представлениям. Насколько мне известно, еще никому не удавалось успешно совмещать школу с балетной студией и вечерними представлениями, во всяком случае учась в выпускном классе. Надо было выбирать. В моей группе оставалось лишь четверо ребят — Вилли Сандберг, Гюннар Рандин, Бенгт Андерссон и я. Театр семь лет обучал нас — и вдруг такая неблагодарность с моей стороны… Я чувствовал себя отвратительно, и во время разговора с моей чудесной, доброй преподавательницей Вальборг Франчи, когда я перерезал нить, буквально взмок от нервного напряжения. Теперь все свободное время я тратил на животных и на более целеустремленные занятия жонглированием и акробатикой. В четырнадцать лет я победил на конкурсе жонглеров в «Параде молодых», организованном еженедельником «Векко-Ревюн» в Стокгольме, а на следующий год стал членом веселой бригады «Высотников» — так назывался отличный питомник самодеятельных артистов, созданный газетой «Афтонбладет».
И вот я — подумать только! — выхожу на старую арену «Цирка» со своим собственным номером. Я старался изо всех сил, и публика хорошо принимала пятнадцатилетнего артиста, который казался еще моложе. Возможно, я брался за слишком трудные трюки, мне случалось ронять кольца, мячи и булавы, но я тут же подхватывал их снова, и, наверно, мое рвение делало номер особенно забавным. Завершался он тем, что я делал горизонтальную стойку, «флюгер», на одной руке, опираясь на металлический шест, и одновременно держал на зажатой в зубах круглой палочке мяч; другой мяч лежал у меня на затылке, третий на пятках, на свободной руке вращалось кольцо, и сам я вращался рывками на опорной руке. Публика топала ногами и била в ладоши. Конечно, овации доброжелательных зрителей меня радовали, но, по правде говоря, я слегка робел от такого горячего приема. Из меня так и не вышло профессионального «любимца публики». Главным для меня всегда было поставить и отшлифовать номер так, чтобы я сам был доволен. Мне нравилось упражняться, добиваясь совершенства, но показывать трюки другим было мукой. И все же приходилось этим заниматься. Основательно поработав еще год, я в 1949 году добился почетного отзыва в ревю «Высотников», а затем пошли ежегодные гастроли в народных парках и других зрелищных предприятиях.
Я трудился как одержимый, поставив себе четкую цель — стать лучшим в мире жонглером, ни больше, ни меньше! Через два года я жонглировал восемью кольцами, это считается рекордом. Еще через несколько лет в мою программу входили четыре номера, которых больше никто в мире не выполнял. Вот один из них, я его до сих пор не забросил: на лбу стоит шест с мячом наверху, другой мяч балансирует на зажатой в зубах палке, вокруг одной лодыжки вращается большое кольцо, второе вращается вокруг колена в другую сторону, третье — вокруг локтя левой руки, а правая рука быстро жонглирует тремя кольцами. Задача осложняется тем, что еще надо вращать кольцо, надетое на канат, на котором ты балансируешь вместе со всеми атрибутами.
С этим вполне законченным эстрадно-цирковым номером я мог бы поездить по свету как артист, но меня почему-то нисколько не привлекала такая жизнь. Мне было важно убедиться, чего я могу добиться от своего тела. Заграница меня не очень манила, хотя приглашений хватало. Я еще не получил аттестата зрелости и к тому же мечтал об университете. Теперь-то я готов пожалеть, что трижды отказывался от гастролей в СССР по обмену между народными парками и советскими организациями. Советское цирковое искусство стоит на чрезвычайно высоком уровне, и я слышал, что оно пользуется в стране большим почетом. В Советском Союзе по праву считают, что цирковой артист, вкладывающий в свою профессию выдумку и годы напряженного труда, стоит вровень с солистами оперы и балета. К сожалению, в Швеции и других странах Запада недооценка циркового искусства привела к известному упадку. «Цирк — забава для детей», — вслух этого, быть может, не говорят, но думают так многие. А жаль, у этого вида искусства древние традиции, он славен примерами поразительного владения телом и полета фантазии. Надеюсь, паруса цирка дождутся попутного ветра.