Белый вереск

Октябрь 1793 года

Инвернессшир, Шотландские горы

— Какого черта, почему так долго?

Повитуха, склонившаяся над распростертым женским телом, раздраженно покосилась на дверь. Даже сквозь толстые деревянные стены чувствовалось, что говоривший вне себя от ярости.

«Дьявол», — нахмурившись, подумала она и вновь повернулась к молодой роженице, в муках корчившейся на высокой кровати. Но ничего не ответила мужчине, поджидавшему в соседней

комнате.

Однако ее молчание, кажется, лишь еще больше разъярило его.

— Да я бы уже давно вытащил эту козявку ручкой от кастрюли! — заорал он. Прошло мгновение, и мужчина с силой забарабанил кулаками в дверь. — Ты слышишь меня? Ты, шотландская колдунья! Заканчивай побыстрее, иначе я сам этим займусь!

«Только попробуй, и узнаешь, на что может сгодиться ручка от кастрюли…»

Но Мэри Макбрайан смолчала и на этот раз — она знала, что грубость только повредит ей. К тому же повитуху куда больше волновала роженица, а не этот злодей, бушующий в соседней комнате, скорее напоминавшей не спальню, а тюремную камеру.

Мэри повязала волосы старой льняной косынкой, но та пропиталась потом, заливавшим ее лицо. Утерев глаза краешком фартука, женщина бросила взгляд на маленькие песочные часы, стоявшие на тумбочке. Роды шли плохо, из рук вон плохо. У леди Кэтрин не было ни минуты на то, чтобы отдохнуть, а ведь все началось еще прошлой ночью. Мэри пыталась развернуть ребенка в утробе матери, для чего осторожно ворочала ту с боку на бок, но ничего не помогало.

Присмотревшись повнимательнее, Мэри заметила, что голубые глаза Кэтрин потускнели — так гаснет догорающая свеча. «Она умирает», — мелькнуло у нее в голове. На душе у Мэри стало еще тяжелее. Если она немедленно не придумает, как извлечь ребенка на свет Божий, оба — и мать, и малыш умрут. Времени на раздумья не оставалось. Мэри не могла больше уповать на милость природы, придется вмешаться самой.

Наклонившись к несчастной, Мэри приложила губы почти к самому уху женщины.

— Миледи! — позвала она, пощекотав щеку Кэтрин темной прядью. — Миледи, это я, Мэри. Вы слышите меня?

Кэтрин застонала — похоже, она настолько измучилась, что почти не испытывала боли. С трудом сглотнув, роженица еле слышно выдохнула:

— Да… Мэри…

Повитуха больше не сомневалась: Кэтрин держится из последних сил.

— Выпейте-ка остатки малинового и лавандового отвара. Он облегчит боль и придаст вам силы.

Мэри бережно приподняла с подушки голову Кэтрин и поднесла к ее пересохшим губам деревянную плошку с остатками целебного отвара. Несчастная с трудом проглотила всего несколько капель; остальное растеклось у нее по подбородку.

Ласково погладив Кэтрин по голове, Мэри внимательно вгляделась в ее лицо, темнеющее на подушке в тусклом свете свечей. С каждым мгновением та слабела все больше. Темные волосы пропитались потом, и влажные пряди прилипли ко лбу и щекам, покрасневшим от жара и нестерпимой духоты, царивших в жарко натопленной комнате.

За спиной Мэри в грубом каменном очаге пылало яркое пламя, которое повитуха даже не могла уменьшить,

потому что, во-первых, от огня шел хоть какой-то свет, а во-вторых, там грелся котелок с водой, необходимой, чтобы обмыть новорожденного. Свечи, расставленные вокруг кровати, догорали. Дьявол отказался дать еще свечей, равно как и принести побольше воды — он был уверен, что, испытывая «некоторые» неудобства, повитуха станет более расторопной, а значит, и ребенок быстрее появится на свет.

Стало быть, скоро они останутся в полной темноте — на стенах нет колец для факелов, а из крохотного окошка не высунешься, чтобы вдохнуть свежего ночного воздуха или полюбоваться на серебристое мерцание лунного света.

Да уж, они оказались настоящими узницами в этой комнате ужаса.

— Похоже, он задумал нас сварить здесь, — громко проговорила Мэри, обращаясь скорее к самой себе, нежели к Кэтрин. — Что и говорить, дьявол. Даже не подумал принести льда, чтобы я могла хоть немного охладить ваши лицо да грудь. Поди считает, что роды — пустяк какой-то. Ох, посмотрела бы я, как он корчится в родовых муках. — Она понизила голос, протирая лицо Кэтрин влажной салфеткой. — Боюсь только, что мои настойки будут действовать слишком медленно, миледи.

Кэтрин медленно подняла вверх руку; ее обручальное кольцо сверкнуло в мягком свете огня. Пальцы женщины дрожали — малейшее движение давалось ей с невероятным трудом. Мэри еще никогда не чувствовала себя такой беспомощной, да и было от чего — женщина, которую она привыкла видеть веселой и жизнерадостной, теперь, казалось, готовилась проститься с жизнью. Повитуха на мгновение прикрыла глаза. Ах, если бы лорд дожил до этого дня и увидел, как страдает его молодая жена! Из глаз Мэри потекли крупные слезы.

Лорд и леди обвенчались несколько лет назад, и любовь, связывавшая их все эти годы, казалась вечной. Лорд специально ездил в Лондон на поиски спутницы жизни. И Кэтрин стала его второй женой (первая умерла при родах). По словам Чарлза, в тот миг, когда он впервые увидел ее — сверкающий бриллиант в серой толпе — на сказочном балу, ему показалось, что послышалось пение ангелов. И Мэри знала — на его любовь Кэтрин отвечала любовью: повитуха видела, с каким обожанием женщина смотрела на своего мужа.

Кэтрин как-то поведала Мэри, что Чарлз во время ухаживания даже пел ей серенаду под окнами. Никто другой не был способен на такое, особенно в возрасте Чарлза, и Кэтрин поняла, что на всю жизнь полюбила этого человека. Влюбившись, Чарлз словно помолодел, хотя и был на несколько десятилетий старше Кэтрин.

По утрам они всегда гуляли вместе, а ночами без устали любили друг друга при таинственном свете луны, льющемся в открытое окно. Мэри прекрасно помнила тот день, когда Кэтрин сообщила мужу, что носит под сердцем его дитя. Лорд был так счастлив, что устроил пышный праздник, равного которому в этих краях не видели с древних времен. На него пригласили всех соседей, живущих на расстоянии многих миль вокруг, и даже внучатый племянник лорда внезапно приехал в день праздника.