Белый Волк
Шрифт:
Варнак увидел, как у «гольфа» открылась пассажирская дверца, наружу вышел плюгавый горбоносый паренек в расстегнутой почти до пояса свободной кожаной куртке. Мальчишка с глубоко посаженными глазами и морщинами вокруг рта. Он глянул Еремею за спину, стремительно огляделся и захлопнул дверцу. Сунул руку за пазуху и тут же вынул обратно. Снова глянул Варнаку за спину. Нехорошо, оценивающе.
«Зачем вылез, чего хочешь? — в душе бывшего спецназовца шелохнулось скверное предчувствие. — Почему никуда не уходишь?».
— Может быть, все-таки машину прислать, Константин Викторович?
— Спасибо, не нужно. Авось, получится в незнакомом месте выспаться. — В голосе «клиента» чувствовалась улыбка.
— А-а… Ну, тогда доброго
— До завтра, Иван Федорович.
Мальчишка снова быстро стрельнул глазами по сторонам, повернулся, стремительно сунул руку за пазуху.
— Ч-черт! — Варнак прыгнул назад, опрокинул чинушу. Тут же послышались два почти одновременных стеклянных звяка. — Дуплетами бьет, сволочь!
— Вы с ума сошли?! — «Клиент» попытался спихнуть с себя незваного телохранителя. — Какого черта?!
Бывшему лейтенанту было не до него. Он видел как паренек, держа пистолет с глушителем в вытянутой руке, обошел «Гольф», приблизившись на несколько шагов. Варнак толкнул приподнявшегося чиновника, накрыл его своим телом. Донеслись легкие хлопки, и Еремея словно ударили по спине молотком четыре раза подряд. Слева под ребрами возникло ощущение сильнейшего ожога, молодой человек вдруг понял, что больше уже не дышит — не может сделать вдоха. На лестнице слышались частые шаги.
«Сейчас подойдет, — понял Варнак, — откинет меня в сторону и пристрелит обоих в упор».
Собрав волю в кулак, он сунул руку под куртку, нащупал рукоять ножа и, когда пинком его перевернули на спину, со всей силы ударил врага снизу вверх, в пах и выше, насколько хватило руки, а потом хорошенько провернул лезвие. Мальчишка выпучил глаза, выронил пистолет, свалился набок и покатился вниз по ступеням. Розовые искры, что скакали в глазах от нехватки воздуха, слились для Еремея в единую яркую радугу, и он перестал что-либо различать вокруг.
Потом был только полумрак. Серая комната, железная дуга над головой с пузырьками для капельницы, равномерное попискивание каких-то приборов и воткнутая в горло толстая холодная трубка. Сумрак, невероятная слабость, из-за которой он не мог шевельнуть даже пальцем, редкое появление медсестры, втыкающей что-то в левое бедро, мерный шелест непонятного ящика у стены. Он не заметил, в какой миг ему причудился Игорь, в белом халате и матерчатой шапочке на голове. Рядом с бывшим десантником шевелилось нечто невообразимое, похожее на вставшую на дыбы бетонную скамейку с головой на боку и торчащими сверху и снизу осьминожьими щупальцами.
— Рома, ты как? — тихо спросил Игорь. — Ты меня слышишь?
Варнак не к месту вспомнил, что все это случилось с ним из-за жалких полутора тысяч долларов. Полторы тысячи зеленых фантиков, которые он к тому же принял за подозрительно большие деньги! Ему стало смешно — но трубка не позволила издать ни звука, и только тело слегка задрожало.
— Я не хочу, чтобы он умирал, Укрон, — прошептал Игорь. — Ты должен его спасти! Неправильно, когда умирают такие хорошие парни. Сделай что-нибудь, Укрон. Ты же можешь, я знаю! Верни ему жизнь!
— В этом мире нет моей власти, сын мой, — с низким хрипом ответило чудище. — У него совсем нет сил. Его должен выкармливать медведь, лось или хотя бы волк. Где я найду ему брата в этом одичавшем каменном лесу? Здесь меня не слышат ни люди, ни твари.
— Попробуй. Попробуй сделать хоть что-нибудь, Укрон! Мы же не можем бросить его таким!
— Хорошо, сын мой, я попытаюсь призвать ему брата. Но откликнется ли на зов хоть кто-нибудь?
Щупальца чудища зашевелились, какое-то из них жгучим холодом опоясало лоб Варнака. Серый полумрак начал сгущаться в его глазах, сгущаться в непроглядную кладбищенскую тьму. Нечто тихое и покойное, разрываемое только резким, кисло-горьким запахом крадущейся перед норой крысы. Подобной наглости он вынести не смог и одним быстрым движением метнулся вперед, щелкнул клыками и скрылся назад в нору. Перемолотая могучими
Сверху доносились семенящие шаги женщин, широкие и размашистые — молодых мужчин, протяжный шелест велосипедных колес, мелкий топот детей, неспешная уверенная поступь мужчин взрослых. Наконец шуршание песка над головой ненадолго стихло — Вывей выскользнул из трубы, вдоль самой воды, скрываясь за прибрежными камышами, пробрался до ивовых зарослей и уже за ними вышел на газон, низко опустил голову и повесил хвост, труся по густой и сочной, пахнущей дождем и прелостью, молодой траве. Слабый ветерок доносил от тропинки сладковато-конфетные ароматы гуляющих дам, слабо перебитый мускусом и сиренью пот их кавалеров, вонь обувной смазки и острую резь горелого пластика, который многие из людей зачем-то вдыхали из подожженных палочек. Однако всех двуногих объединяло одно: им были глубоко безразличны хлопоты зверя, бегущего в безопасном удалении и смотрящего в другую сторону. Не поднимай голову, не гляди, не издавай лишних звуков — и ты останешься невидимкой. Вот и вся тайна выживания в здешних странных каменных лесах.
Поначалу Вывею было очень трудно привыкнуть к близости такого количества людей у своей норы и охотничьих троп. Но, увы, у него не оказалось выбора. Всего зиму назад он жил в прекрасном чистом, тихом и спокойном осиннике, полном зайцев, лис и других мелких жирных зверьков. Правда, попал он туда вместе со своей Белошейкой не по своей воле, а спасаясь от облавы, учиненной на родную стаю, жившую еще дальше, в лесах сухих и сосновых. Вдвоем с молодой волчицей они смогли прокрасться совсем рядом с толстым, пахнущим смолой и дымом, тяжело дышащим человеком, до пота в ладонях сжимающим ружье и слепо уставившимся на подрагивающие от ветра заросли лещины. Двуногий их не заметил, хотя, отступи на пару шагов, мог бы отдавить им лапы.
Потом они с Белошейкой долго кружили, дожидаясь остальную стаю — но больше никто за пределы бора, к густому от молодой лозы, безопасному болоту, так и не вышел. Они тоже не рискнули возвращаться к разоренному двуногими логову и ушли в свободную сторону, через несколько дней осев в роще, в которой люди пока не оставили ни следов, ни запаха. Пара старательно искала место, где будет безопасно, где пережитый ужас не повторится больше уже никогда. И вот поди же ты, как оно вышло…
Обогнув вдоль воды куцый прудик, по которому люди катались кругами, как посаженные на цепь псы, Вывей замедлил шаг, принюхиваясь к ничем не приметной кочке, повел ушами. Шаги, шаги, шелест велосипедных колес, слабо пахнущих болотной слизью, и едкий спиртовой дух… Дождавшись промежутка, он вышел на дорожку, по ней перемахнул по пологому мосту через небольшую влажную канаву, повернул вдоль сетки, за которой обильно воняющие потом люди с громкими хлопками метали друг в друга мячиком, и через густой бурьян пробрался к человеческой трапезной. Она шумела всегда — и днем и ночью; пахла горелым мясом, травяной кислятиной, дымом, паром и спиртом, здесь всегда сидели люди и ели, ели, ели, сменяя друг друга. Но Вывей направлялся, разумеется, не за столик. Он осторожно подкрался к двум длинным мусорным бакам, за которыми шла плотная стена высокой полыни и крапивы. Шорохи между бачками слышны были издалека, доказывая, что людей рядом нет, а добыча — есть, и Вывей без задержки прыгнул на дичь, одну из крыс сцапав клыками, другую же попытавшись достать лапой. Увы, вторая оказалась слишком увертливой и, оставляя кровавую полосу, шустро забилась в узкую щель под баком.