Белый ягуар - вождь араваков. Трилогия

Фидлер Аркадий

Необычная плантация Вольвегат

Насыщенный грозными событиями, день был уже на исходе, а нам предстояло решить еще одну важную и неотложную задачу: без проволочек покончить с третьей и последней в этих краях плантацией — Вольвегат, тоже лежавшей на берегу Эссекибо. Отлив еще не начался, и, пользуясь благоприятным для нас течением, Уаки со своим отрядом на двух лодках поспешил к верховью реки, где в восьми милях от Бленхейма располагалась плантация Вольвегат.

Одновременно по суше тропой, шедшей вдоль Эссекибо, спешили на юг к Вольвегату два отряда: мой и отряд негров под командой Мартина.

Арнак со своим отрядом и остальными людьми остался в Бленхейме следить за порядком и заложниками.

Вольвегат была небольшой плантацией, на которой трудилось около ста невольников. Ситуацию здесь мы застали примерно такую же, как в Бленхейме: надзиратели и охрана, всего человек десять, с оружием в руках выстроились па веранде, а возбужденная, хотя и молчавшая, толпа рабов заполняла двор перед усадьбой. Ни плантатора, ни его семьи не было видно, — вероятно, они укрывались внутри усадьбы. Меня удивило, что среди рабов здесь были не только негры, но и индейцы, чего не было на других плантациях.

В Вольвегат наши отряды прибыли одновременно, мы — по суше, а Уаки — па лодках по роке. Уаки, едва высадившись на берег, бросился к заднему двору, собираясь поджечь усадьбу, но я его решительно остановил.

Отличие плантации Вольвегат от иных состояло еще и в том, что стражники и надзиратели здесь не производили впечатления воинственно настроенных. Видя, как мы, увешанные с головы до ног оружием, дружески обнимаемся с невольниками, они заметно струхнули.

— Бросай оружие и сдавайся! — крикнул им Фуюди по-голландски. — Дальнейшую вашу судьбу решит суд невольников плантации Вольвегат…

В ответ один из охранников в гневе вскинул ружье и направил его на Фуюди. Два выстрела грохнули одновременно, слившись в один, и коварный враг, обливаясь кровью, осел на пол веранды. О, достойные плоды наших тренировок на Ориноко! Остальных Фуюди уговаривать не пришлось — все сразу же стали поспешно бросать не только огнестрельное оружие, но и кинжалы и ножи, а сами, потупясь, отходить в сторону.

Плантация Вольвегат действительно отличалась от других и была не совсем обычной. Поручив двум разведчикам найти и привести плантатора и его семью (плантатора звали Карл Риддербок), я спросил Мартина, как нам, по его мнению, следует поступить со службой: ведь все-таки все они, за исключением одного не в меру горячего глупца, сдались добровольно, без сопротивления. Не убивать же их теперь ни с того ни с сего? Мартин, да и Уаки тоже несколько растерялись.

— Ладно, — решил я, — ответ нам дадут сами невольники с плантации Вольвегат. Пусть решают они.

— О-ей! — согласились Мартин, Фуюди и Уаки. — Да будет так!

— А я думаю иначе! — возразил, насупившись, шаман Арасибо. — Все они угнетатели, потому у них и ружья. Я всех бы их перебил, они того заслужили! Но мы знаем, Белый Ягуар, ты этого не любишь. Хорошо, пусть решают рабы.

Мартин немедля тут же собрал нескольких старших по возрасту невольников, и, отойдя чуть в сторону, мы стали с пристрастием их расспрашивать. Но, черт побери, это действительно была какая-то необычная плантация! Рабы не могли сказать ничего дурного о своих надзирателях; над ними здесь не издевались, не мучили и не подвергали пыткам, как это было на других плантациях. Да, их заставляли работать, но не сверх сил, а главное — здесь не морили голодом и вполне сносно кормили.

— Хорошо, восьмерым стражникам и надзирателям сохраним жизнь! Не тронем и плантацию! — решил я, и все со мной согласились, даже наш непреклонный Арасибо.

Тем временем разведчики, обнаружив плантатора и его семейство в дальних комнатах дома, вывели их на веранду. Семья состояла, кроме самого господина Риддербока, еще из четырех человек: двух женщин, одной постарше — жены плантатора, и другой — помоложе, лет двадцати, и двух детей.

— А кто эта молодая особа, родственница плантатора? — спросил я.

— Нет, это гувернантка.

— Как ее зовут?

— Моника.

Я смотрел на эту молодую девушку как на некое чудо. Она, как и множество других ее соотечественников на плантациях Гвианы, была голландкой, но как же разительно отличалась от них совсем иным, удивительно мягким и человечным выражением лица! В лицах других голландцев, не только мужчин, но и женщин, а часто даже и детей, сквозило, как правило, что-то на редкость жестокое, грозно-властное, более того — безжалостное, а часто и попросту свирепое. У нее же, у этой Моники, все было совсем иным: лицо приветливое, глаза лучились добротой, и, кроме того, она была красивой, очень красивой. В этой голландской Гвиане мне довелось быть свидетелем столь ужасных сцен, видеть столько злых, безжалостных и беспощадных глаз, что эта необыкновенная Моника показалась мне выходцем из каких-то иных земель, из какого-то совсем иного, лучшего мира.

— Фуюди, черт побери! — воскликнул я. — Неужто она, эта Моника, и впрямь голландка? Спроси!

Фуюди перебросился несколькими словами с плантатором, потом с самой Моникой и заявил, что да, она действительно чистокровная голландка.

Воистину плантация Вольвегат была необычной, а ее владелец, минхер Риддербок, выглядел менее жестоким, чем другие голландские плантаторы, с которыми мне до сих пор приходилось сталкиваться. И надзиратели у него были получше. Во всяком случае, почти все рабы выразили желание остаться на плантации, и только человек двадцать — пятая часть всех невольников — решили присоединиться к группе Мартина и пробираться с ним сквозь джунгли к свободным джукам, на реку Бербис.

Посовещавшись накоротке со своими друзьями, я готов был к беседе с плантатором, его семьей, надзирателями и стражей.

— Принимая во внимание желание большинства рабов Вольвегат, — заявил я, — мы решили согласиться с их просьбой плантацию не уничтожать, а персоналу даровать жизнь. Но вплоть до особого распоряжения никому не разрешается покидать Вольвегат. Всякий ушедший с нее будет без предупреждения убит на месте нашими патрулями. По просьбе большинства рабов минхеру Риддербоку и его супруге разрешается остаться в Вольвегате, а в качестве заложников мы возьмем с собой только его детей, опекать которых будет голландка Моника. По нашей вине с их голов не упадет ни один волос, разве что по вине плантатора или колониальных властей столицы…

В ответ жена плантатора разразилась потоком протестующих стенаний, но я довольно резко оборвал ее. Дав знак Уаки собрать оружие, брошенное стражей на пол веранды, я суровым взглядом окинул плантатора и, сдерживая гнев, проговорил:

— Мне стало известно, что на плантации Вольвегат в качестве рабов содержится более двадцати индейцев, силой уведенных из племени макуши. Так ли это?

Вопрос был праздный, поскольку факт этот не вызывал сомнений, и плантатор не мог его отрицать, а потому растерянно молчал.