Белый Ягуар
Шрифт:
— Добрые духи велят нам исчезнуть отсюда как можно быстрее.
— А что думаешь ты, Арнак?
— Я думаю так же, как и ты, Белый Ягуар.
— Хорошо! — заключил я.
— Но куда ты нас поведешь? — посыпались со всех сторон вопросы.
— На это есть только один ответ: среди нас четыре молодые негритянки, любящие, как мне кажется, своих мужей…
— Да, это правда, но что из этого следует?
— А то, что они хорошо знают плантацию Бленхейм и сослужат нам добрую службу. Мы переберемся в окрестности этой плантации и найдем там подходящее убежище для нашей шхуны.
— Белый Ягуар — Великий вождь! — обрадовался Мигуэль. — А плантацию
— Не горячись, друг Мигуэль! — попытался я его сдержать.
— Ну, ладно, тогда поможем рабам устроить побег…
— Это уже лучше!
Плантация Бленхейм лежала на самом берегу Эссекибо; неподалеку находилось еще несколько плантаций. Четыре негритянки оказались на редкость ценными союзницами и были рады нам помочь. Они хорошо знали территорию всей плантации, знали, кому здесь можно довериться, кого надо опасаться, кто — явный предатель, кто — мучитель и палач. Знали они приблизительно и местонахождение ближайшей деревни карибов, расположенной в нескольких милях от Бленхейма, знали и тропы, по которым шныряли людоловы. Узнав эти столь ценные и важные сведения, все единодушно согласились как можно скорее покинуть наш залив и найти новое укрытие вблизи плантации Бленхейм.
Завершая это важное совещание, я обязал мужей молодых негритянок, и прежде всего Мигуэля, немедленно заняться изучением голландского языка. Одна из четырех негритянок владела им вполне сносно, а поскольку все остальные взялись за дело горячо и с охотой, вскоре они добились заметных успехов. Помогал им и Фуюди, в ходе учебы и сам совершенствуя свои знания.
В тот же день, сразу после совета, четыре лучших разведчика нашего отряда были отправлены на разведку в верховья реки на двух небольших яботах. Каждую лодку сопровождала негритянка, хорошо знающая расположение плантации Бленхейм, чтобы помочь разведчикам лучше изучить, что и где там находится.
А тем временем мы продолжали устраивать засады на лесной тропе, и на третий день терпеливого выжидания нам удалось уничтожить трех карибов, возвращавшихся из столицы на юг, вероятно, в свою деревню неподалеку от плантации Бленхейм. Операция прошла успешно и бесшумно.
Командам обеих лодок предстояло разведать оба берега Эссекибо, одной
— правый, другой — левый. Когда через четыре дня они вернулись (па следующий день после нашей операции в засаде), обстановка прояснилась. На расстоянии около двадцати миль от нынешнего нашего укрытия и примерно в трех милях от плантации Бленхейм команда, изучавшая левый, западный, берег Эссекибо, отыскала почти идеальное убежище для шхуны в виде глубокой узкой излучины, куда, хотя и с трудом, могла войти наша шхуна. Густо поросшая по берегам излучина представляла собой прекрасное укрытие для корабля. Плантация Бленхейм лежала почти прямо напротив, на другой стороне реки, ширина которой в этом месте достигала примерно полутора миль.
Наш переход в новое убежище прошел успешно и без осложнений в период прилива в одну из особенно темных ночей. Ничто не выдало нашего присутствия. Шхуна, как и пять наших лодок: две итаубы, две яботы и один большой кориаль, добытый у карибов, — исчезли, словно камень, брошенный в воду.
Целый день мы просидели в укрытии, а на следующую ночь я, Фуюди, как переводчик, и Мария, самая старшая и разбитная из освобожденных нами негритянок, вооруженные только пистолетами, ножами и подзорной трубой, переплыли на другую сторону реки. Мария прекрасно знала всю территорию Бленхейма.
В темноте мы подплыли почти к
Оставалось еще с полчаса до рассвета, когда мы взобрались на дерево, растущее на краю леса, чтобы, скрывшись в ветвях, днем получше изучить окрестности.
Где-то на плантации ударили в колокол и гонги, зазвучали человеческие голоса, послышались резкие крики команд. Слышно было, как бегают люди. Все это происходило в предрассветных сумерках, а когда взошло солнце, нашим глазам открылась вся плантация. Она занимала площадь около квадратной мили и представляла собой огромный участок выкорчеванных джунглей, одной стороной выходящий к реке. Почти на всем участке рос сахарный тростник, целое море зеленого тростника, рассеченное вдоль и поперек дорожками и тропинками.
Посреди плантации виднелось множество строений: низкие, приземистые бараки для рабов, амбары, сараи, будки; чуть в стороне высился прочный и обширный, хотя и одноэтажный, дом владельца плантации. Это была помпезная постройка с колоннами у парадного входа — типичная помещичья усадьба времен колониальной эпохи. Все постройки попроще были из тростника и пальмовых листьев, а получше — из дерева, как и роскошная усадьба плантатора.
Чернокожие рабы под присмотром надзирателей торопливо разбежались по полям, но среди хижин все же сновало еще немало людей, наверное, разных управляющих, дворовых и домашних слуг. Большинство из них составляли женщины. Большая группа негров обливалась потом у прессов для выжимания тростникового сока. Заметили мы и невольников-индейцев. Их, правда, не погнали на тяжелые работы в поле, они остались в усадьбе.
Меня поразило отсутствие какой бы то ни было ограды или забора — вероятно, усадьба, закрывшись ставнями, сама превращалась в крепость на случай нападения врагов. Зато я заметил среди хижин нескольких вооруженных мушкетами и саблями негров. Как объяснила через Фуюди Мария, это были стражники из освобожденных негров. Пользуясь привилегиями, они, как собаки, преданно служили плантатору.
— Они и правда как злые собаки! Особенно их главарь! — рассказывала Мария. — Настоящий палач! По воле хозяина он не колеблясь замучит до смерти любого раба.
Все невольники и невольницы ходили почти нагими, в одних только набедренных повязках и своей наготой выделялись среди прочих, более привилегированных обитателей плантации, в том числе и вооруженных стражников, одетых в драные лохмотья, заменявшие им мундиры. Появился во дворе и начальник стражи, мулат, одетый чуть лучше, чем остальная его банда, и даже нацепивший на плечи эполеты.
— Как его имя? — спросил я Марию, разглядывая это чучело в подзорную трубу.
— Мы звали его минхер Давид! Он брал себе в наложницы всех молодых рабынь, а несогласных сжигали на медленном огне…
— Как же это позволял плантатор?
— Плантатор сам не лучше его…
Я постарался запомнить лицо этого Давида, выражавшее беспредельную наглость, и решил: если кому-то и предстоит здесь понести кару, то этому минхеру Давиду в первую очередь.
— Как зовут плантатора?
— Минхер Хендрик.
— А фамилия?
— Не знаю, господин, право, не знаю.
Чуть позже из усадьбы во двор выбежало трое нарядно одетых белых детей.
— Это дети плантатора, — объяснила Мария испуганно дрогнувшим, как мне показалось, голосом.