Бенефис мартовской кошки
Шрифт:
– Ужас! Озверелые садоводы прибили гвоздями к забору бомжа, который воровал у них картошку.
– Так они небось сколько времени горбатились, – влезла в разговор наша домработница Ирка, – сажали, окучивали, колорадского жука изводили, а этот на готовенькое явился…
– Что за дрянь ты говоришь! – взвилась Зайка. – Из-за десятка клубней изуродовать человека.
– А чего он крысятничает? – не сдалась Ирка, и они с Ольгой отчаянно заспорили.
Я молчала, не зная, что сказать. Конечно, воровать нехорошо, но разве убивать человека можно?
Незнакомый мне Николай Федорович не задавался этим вопросом.
– Пошли вон! – заорал Николай Федорович, выскакивая на крыльцо.
Один из маргиналов выпрямился и лениво обронил:
– Молчи, рухлядь, а то плохо будет.
Николай Федорович ринулся в дом. Он прекрасно понимал, что справиться с двумя молодыми, крепкими парнями ему не под силу, но обнаглевшие бомжи и предположить не могли, что у немощного старика спрятан в шкафу пистолет. Оружие имелось у бывшего фронтовика на совершенно законных основаниях. В свое время его, тогда бравого майора, наградил за смелость в бою командующий Северо-Западным фронтом. На револьвере была соответствующая гравировка, на полке хранилось разрешение на оружие. Раз в месяц Николай Федорович вынимал пистолет, чистил его и предавался воспоминаниям, но пенсионер и предположить не мог, что настанет день, когда его рука вновь потянется к «сувениру» как к оружию.
Увидав в руке обворованного крестьянина револьвер, бомжи струхнули и, ломая ногами кусты любовно выращенной смородины, кинулись на улицу. Увидев растоптанные ветви, Николай Федорович совсем помутился рассудком. Парни бежали к платформе, старик спешил за ними. Понимая, что сейчас безнадежно отстанет и упустит мерзавцев, дедушка, совершенно не обращая внимания на то, что по улице потекла толпа людей, сошедших с электрички, нажал на курок…
Послышался шлепок, на тротуар рухнуло тело, тут же натекла большая вишнево-бордовая лужа. Рука не подвела старого вояку, пуля угодила мужчине в грудь, и несчастный скончался по дороге в больницу. Только это был не бомж, а зять Тамары Павловны, мирно шедший домой.
– Какой ужас, – прошептала я, – вот несчастье!
Тамара Павловна замялась, потом, понизив голос, сказала:
– Конечно, мы его и похоронить пока не можем. Милиция до сих пор тело не отдает, зачем-то оно им нужно. Но знаете, Дарья Ивановна, грех, конечно, так говорить, Кариночка до сих пор в шоке, любила она мужа-то, только господь нас от него освободил. Измучил совсем, никаких сил не осталось.
– Пил?
– Хуже, – грустно отмахнулась Тамара Павловна, – сначала дрянь всякую глотал, потом колоться начал, а ведь какой приличный человек вначале был, неудачник, правда…
– Почему?
Тамара Павловна налила мне еще ужасного чаю и взглянула на часы. Ей явно хотелось выговориться.
– Вы на машине? – спросила она.
– На электричке.
– Тогда вам придется у меня часок посидеть, сейчас последняя в Москву пойдет, потом перерыв.
Словно торопясь подтвердить ее слова, загрохотал поезд. В буфете тоненько затренькали рюмки и стаканы, запрыгала на столе пустая хлебница.
– Заболтались мы, – вздохнула Тамара Павловна.
– Ну и ладно, – улыбнулась я, – надо же иногда и отдыхать. Поеду через час, не беда, а почему ваш зять неудачник был?
Хозяйка грустно улыбнулась:
– Видать, таким уродился, не пришей кобылке хвост, учителем работал в школе.
– Да? Уважаемый человек!
Тамара Павловна махнула рукой:
– Куда там! Они с Карочкой поженились, когда на последнем курсе он был. Муж, покойник, злился, все говорил: «Ему прописка нужна, а не Карина».
Но Тамара Павловна о всех людях думает сначала только хорошее, поэтому и встретила молодого зятя с распростертыми объятиями. Ну и наплевать, что он из провинции, без роду и племени. У самих, чай, не графы и не князья в предках. Дом большой, пять комнат, есть где разместиться. Кариночка счастлива, летает, словно крылья выросли, в хозяйстве еще одни руки прибавились, чего еще надо? Только жить да радоваться.
Но скоро добрейшей Тамаре Павловне стало ясно, что никакого толку от молодого зятя в хозяйстве нет. Руки у него росли оттуда, откуда у большинства людей торчат ноги. Ни гвоздя прибить, ни воды наносить, ни дров наколоть Вадим не мог. Тесть только крякал, глядя, как супруг дочери устраивается за столом с пачкой бумаги. Впрочем, разок он попытался призвать зятька к порядку и сказал:
– Слышь, сынок, мы с матерью уже старые коровам хвосты крутить, ты бы пошел да поменял в хлеву подстилку животине, и поскреби Зорьку, вся в говне стоит.
Вадим сморщился, словно хлебнул уксусу, Карина мигом подскочила:
– Сейчас сделаю.
– Сиди, – велел отец, – для тяжелой работы мужики есть.
Но Вадим даже не шевельнулся.
– Папа, – укоризненно обронила Кара, – Вадик не может терять свое драгоценное время на такую ерунду, как чистка коровника.
– Да? – нахмурился отец. – А почему? Значит, масло с творогом хавать сколько угодно, а Зорьку обиходить никак? Неправильно получается, кто не работает, тот не ест!
Карина быстренько вытолкала не к месту разошедшегося отца из своей спальни и зашипела:
– Папа, Вадим не такой, как мы, он человек интеллектуального труда, пишет философский труд, когда его опубликуют, мой муж сразу станет знаменитым. И как, по-твоему, такого ученого с вилами в хлев отправить можно?
Иван Николаевич только почесал в затылке, но возразить любимой доченьке, и так засидевшейся в девках, не посмел. Неизвестно, как бы повел себя дальше привыкший всю жизнь тяжело трудиться крестьянин, но через пару недель после того разговора Иван Николаевич умер.
Тамара Павловна, добрая и наивная, сначала верила, что зять создает нечто гениальное. На фоне других парней из Аракелово он выглядел белой вороной, не пил, не курил, не бил Карину, был безукоризненно вежлив, никогда не закатывал скандалов. Правда, ничего не зарабатывал. Скромной зарплаты учителя хватало только-только на необходимое самому Вадиму. Первое время теща не могла нарадоваться на зятя, он никогда не отказывался заменить ее в консерватории, а главное, его безо всякого страха можно было подпустить к директорской ложе.