Бенкендорф. Правда и мифы о грозном властителе III отделения
Шрифт:
Девочка плакала, а мальчик стал злым и отчужденным, так сильно испугался. В любом случае детям здесь не место, решил Александр Христофорович.
К.Х. Бенкендорф. Художник Дж. Доу
Он видел, какой мавзолей брат отстроил для Натали. И себе место выкопал. Хорошо, что дату собственной смерти не приказал выбить.
Такая любовь. Бывают красивые
Обратно Бенкендорф возвращался с племянниками. Глядел на малышей, таких похожих на его собственных, и думал, как странно складывается жизнь. В 14-м году, после свадьбы брата, подарил ему свою деревеньку Сосновку. Думал, зачем самому? Он — перекати-поле. А тут семья. Настоящая. По любви. Может, на старости лет и он притулится? Теперь выходило: и дом у него, и к своим пятерым везет еще двоих. Единственное горе — смерть. Все остальное поправимо.
С началом войны Константин отправился на театр военных действий, что, но мнению брата, отвлекало от дурных мыслей.
Разве он мог подумать, что для Кости это последняя кампания?
Сначала пришли вести о распространении чумы у турок. Потом одно-два донесения о вспышках на нашем берегу. Испуг был велик. Начали окуривать всех курьеров и каждый подаваемый на высочайшее имя конверт. Пришла почта. Государь удалился к себе. Но вскоре вышел с каким-то растерянным лицом. Взял за руку: Константин в Праводах, где его отряд… заразился и за два дня…
Бенкендорфу показалось, что его голова стала медная и по ней со всей силы ударили молотком. Он двинулся прочь, не обращая внимания на то, что император вовсе не давал ему разрешения уйти. Его брат! Его замечательный брат! Младший… Несправедливо!
Возможно, болезнь и не была чумой? Жара, грязь. И доктора не нашлось поблизости! Винил себя: вывез брата в Россию, на войну… тяготы походной жизни… А они уже не мальчики. Все глупо. Непоправимо.
Тело Константина запаяли в гроб из свинца, снятый отрядом с захваченной в городе мечети, и в таком странном трофее отвезли в Штутгарт, где опустили в усыпальнице рядом с могилой Натали.
После взятия Варны решено было вернуться в Петербург. "При мне все идет плохо" — таков был вывод императора по поводу первого года компании. И правда, командирам следовало развязать руки. А то они поминутно оглядывались на государя. Его свиту уже дразнили "золотой ордой".
Следовало возвращаться. Причем часть дороги по воде. Император любил море, но без взаимности. Неприятности начались давно: еще в 1824 г. великокняжеская чета отправилась навестить родных принцессы Шарлотты. Увеселительная прогулка по Балтике растянулась на шесть недель сплошного шторма — насилу выбрались на берег. С тех пор раз на раз не приходилось. Когда плыли, когда шли ко дну.
Государь хотел поспеть в Петербург к 14 октября, на именины матери. Очень похвально! Но делать по степи 200 верст в жару? Только до Одессы. А там пару дней лежать пластом. В то время как на корабле можно просто сидеть и потягивать рейнское. Ну, это Бенкендорф о себе, не об императоре. Кто и когда видел его величество сидящим с бокалом? А жаль. Расслабляет.
В конце концов, сколько государь не отнекивался, Александр Христофорович уговорил его плыть. Тем более что линейный корабль, принявший всю их "золотую орду", назывался "Императрица Мария". Как не уважить?
При почти попутном ветре корабль вышел из Варны и полтора дня двигался самым благополучным образом. Сияло солнце. О борт плескалась синена, переходившая на отмелях в зелень. Низко над волной летали чайки, выхватывая рыбу. То тут, то там появлялись стайки дельфинов, вызывая неизменный интерес у команды.
Но на закате солнца над горизонтом протянулась длинная красная полоса. В темноте подул сильный ветер, волны расходились и начали заливать палубу. Высокий линейный корабль лишь немного возвышался над бурной пучиной. Его, как скорлупку, то вздымало наверх, то несло с черной непроглядной горы в бездну.
К утру команда была уже вымотанной и валилась с йог. Встречный ветер не стихал. Какое-то время корабль лавировал. Но потом капитан приказал спустить паруса и лечь в дрейф. Часть рангоута на бизань-мачте и часть такелажа были разбиты. Раскачивало так сильно, что люди не могли устоять на ногах и работы по починке прекратились. Матросы заклинили руль, и корабль отдался ярости волн. Все, кто мог, улеглись в гамаки. Кто не мог — на пол и привязали себя веревками к выступающим частям внутренней обивки.
Их гнало в сторону Босфора. Еще сутки такой погоды, и корабль выбросит на мусульманский берег. Встал вопрос: если плен неизбежен, то что турки потребуют? Уступить все, что взяли в нынешнюю компанию. А кроме? Деньги? Отказ грекам в помощи? Молдавские и валашские земли? Разоружение флота?
Крым.
Это сказал Воронцов и предложил решить дело по "Морскому уставу" Петра Великого. Государь согласился.
"Аз есмь пастырь добрый. Пастырь добрый полагает душу свою за овцы своя". Решено было положить пистолет на бочку с порохом. Офицеры "Императрицы Марии", до которых донесли мнение императора, согласились. Некоторые свитские — напротив. Но было видно, что Николай I пренебрежет их мнением.
Только через 26 часов сила ветра начала стихать. Он изменил направление и больше не гнал корабль к неприятельскому берегу. Экипаж смог выбраться на палубу и чинил порванные снасти.
Была опасность опоздать на именины. Едва сойдя с корабля, государь приказал гнать что есть мочи. Бенкендорф приписал это запоздалой реакции на корабельные страсти. Испуг настиг его величество спустя двое суток после того, как опасность миновала. Но император сказал, что мучается непонятной тоской, будто он больше не увидит мать. Причин вроде бы не было.
В Елисаветграде они только вдвоем отстояли ночное бдение, Николаю Павловичу чуть полегчало, и дальнейший путь он держался покрепче. 14 октября, как и было обещано, государь прибыл в столицу и, никем не узнанный, прошел утренними улицами во дворец. Его приветствовала Шарлотта и дети. Но император искал глазами Марию Федоровну, а она не выходила.
Пришлось сознаться: вдовствующую императрицу уложили лейб-медики. Известие о взятии Варны привело пожилую даму в такое радостное волнение, что она целые сутки не могла ни о чем говорить, кроме этого. А потом слегла.