Бераника. Медвежье счастье
Шрифт:
Глава 35
Все замелькало перед глазами — взрытый неглубокий еще снег, вывернутая из-под него и почему-то словно бы парящая теплой влагой земля, чужие руки, сапоги, тулупы, плащ…
Такая бешеная карусель, что меня из нее просто вынесло и выбросило, словно центробежной силой.
И звуки. Страшные, жуткие. Крик, хрип, какой-то непередаваемо леденящий кожу хруст и звук чего-то влажно рвущегося.
Я не сразу поняла, что черная земля под снегом парит не просто влагой, а почти черной в ранних зимних сумерках кровью. А на том месте,
Кажется, было несколько выстрелов, но они только добавили зверю ярости. Он был слишком быстр для такого огромного медведя, как-то ненормально быстр и свиреп: не просто убивал — рвал в клочки. Плащ аристократа отлетел в мою сторону и шлепнулся на снег влажной тряпкой.
Не знаю, кажется, я не успела даже испугаться, в голове была одна мысль: граница леса в тридцати шагах, меня еще не успели далеко оттащить, и где-то там, за ненадежным частоколом голых зимних веток, мой сын.
Так что быстро, Бераника, быстро! На четвереньках, если ноги не несут, но двигай в нужную сторону. Пока зверь не обращает на тебя внимания — надо бежать.
Я уже почти доползла до спасительного рядка молодых березок, зябко тянущих голые тонкие веточки навстречу падающим снежинкам, когда вдруг поняла, что вокруг стало тихо-тихо. Крики за спиной умолкли, и оттуда вообще не доносилось ни звука.
Я не стала оглядываться и снова поползла, но тут что-то большое и мокрое осторожно ткнулось мне в затылок и шумно засопело. А потом тяжелая медвежья лапа взрыла снег совсем рядом с моим телом.
Я прижалась к земле и постаралась даже не дышать. Первое правило тайги — притворяйся мертвым, и тогда есть шанс, что медведь тебя не тронет.
Этот медведь правил не знал. Или просто был противник всяческих ограничений свободы личности. Стоял, пыхтел мне в затылок и изредка пихал лапой в бок.
Через какое-то время то ли адреналин схлынул, то ли просто мороз оказался сильнее, но я почувствовала, что еще немного — и я просто околею тут, лежа на стылой тропе. Перевернуться и посмотреть прямо в медвежью пасть у меня духу все же не хватило, а вот тактику каких-то придурошных испанских мужиков, которые устраивали ползковую корриду у себя в Пиренеях, я решила попробовать.
Я по телевизору видела, в «Клубе кинопутешественников». Там две соревнующиеся компании полных дебилов пытались пересечь ползком арену, по которой бегал разозленный бык. Когда рогатая скотина смотрела в сторону, вереница идиотов привставала на четвереньки и шустрым гуськом ползла вперед. Как только бык краем глаза замечал движение и оборачивался к ним — все падали на пузо и изображали дохлую гусеницу.
Вот и я попробовала повторить нечто подобное. Медведь вроде убрал нос от моего затылка, и я ме-едленно, отталкиваясь ногами, проползла с полметра. Замерла, снова ощутив его дыхание на затылке. Потом снова поползла…
Границу своих владений я почувствовала всем телом. А еще вдруг ощутила злость. У меня там ребенок в лесу, а я тут еле шевелюсь из-за какого-то куска меха! Какого хрена ему от меня надо?! Хотел бы — задрал уже давно!
Я резко развернулась и села, уставившись прямо в медвежью морду.
Дурацкий косолапый доставала тут же отвернулся и вообще сделал вид, что нюхает куст. А потом самым бесстыдным образом его пометил. И сел на тропу, по-собачьи склонив лобастую башку набок.
На своей территории я как-то почувствовала себя увереннее. Встала сначала на колени, потом, кряхтя, как старая бабка, и держась за ветки ближних кустов, на ноги. Снова посмотрела на медведя — сидит. Таращится куда-то в сторону, вроде как меня даже не замечает.
Нетипичное какое-то поведение для медведя, тем более шатуна. Зима ведь, ему дрыхнуть положено, а не шляться возле деревни и рвать в клочки моих преследователей.
Я не выдержала и бросила взгляд туда, где за занавесом из падающих с неба снежинок осталась карета рыбоглазого аристократа и его помощники. В теории остались… Карету я видела, непонятные кучи среди черно-снежного месива видела, а больше ничего. И тишина абсолютная, село как вымерло, никто не прибежал ни на крики, ни на выстрелы.
По спине потекла струйка ледяного пота. Даже несмотря на то, что для меня этот зверь являлся спасением, все равно от запаха крови и смерти, разлитого в воздухе, стало жутко и гадко.
Кое-как проковыляв первые несколько шагов, я совладала с собственными затекшими мышцами и сначала пошла, а потом побежала по тропе прочь, в глубь леса, свернула в сторону, через частокол зимних елей, туда, куда мог уползти сын, когда я его швырнула.
— Шон! — медведь за мной вроде не пошел, мне все равно было страшно подзывать мелкого неслуха туда, где поблизости зверь, но оставлять ребенка одного в зимнем лесу еще хуже.
Сына я скорее почуяла, чем увидела в подступившей темноте: Шон забился глубоко под развесистую ель и притих там клубочком на палой хвое — пушистые лапы росли так густо и широко, что у ствола даже не было снега и образовался настоящий шатер. Вытащив полуобморочного ребенка из убежища, я наскоро растерла ему лицо и руки снегом, отхлестала по щекам и добилась слабого писка в ответ. Выдохнула и со всех ног рванула вперед, держа мелкого на руках.
О медведе я попросту забыла. И не вспоминала все то время, пока неслась к дому, потом, подняв по тревоге остальных перепуганных детей, в баню — привычным способом отогревать и лечить сына. Да и остальных заодно успокаивать, рассказывать урезанный вариант, объяснять как-то брызги крови на моей одежде и синяки на лице и теле.
Хорошо еще, эти пожранные зверем подонки зубы мне не выбили. Стоматологов в лесу не водится…
К полуночи все более-менее уладилось, распаренный и намытый Шон уснул, стиснутый между сестрами, Лис возился в предбаннике, наводя там порядок после нашего бедлама, а я вышла из сеней, вдохнула полной грудью морозный воздух и без сил опустилась на крыльцо.
Господи, что это было? А медведь?! Тоже сила лесная? Раз меня он не тронул?
Как следует обдумать эту мысль я не успела. Крыльцо затряслось, не слишком крепко пригнанные доски заходили ходуном, и я не выдержала, завизжала, вскакивая и хватаясь за перила.